Геополитический романс - [35]

Аристархов решил оставить ключи от машины секретарше или охраннику, но вспомнил про пистолет, из которого должен был всех тут (если пискнет жучок) перестрелять.

Пока капитан размышлял, как поступить с пистолетом дверь кабинета открылась. В приёмную вышли Тер-Агабабов и примелькавшийся на телеэкране ухоженный, тщательно причёсанный хозяин кабинета.

— Капитан Аристархов — мой друг, — вдруг обьявил Тер-Агабабов. Хозяин кабинета, телевизионно улыбнувшись, крепко пожал ему руку, как если бы Аристархов был (стал?) и его другом.

— Рад познакомиться, слышал о вас, надеюсь, это не последняя наша встреча, — прошагал в глубь приёмной, что-то тревожно зашептал в ухо секретарше.

Аристархов подбросил на ладони ключи от машины, выразительно скосил глаза на внутренний карман, откуда рельефно выпирал пистолет.

— У меня здесь кое-какие дела, — на мгновение задумался Тер-Агабабов, — но я не хочу тебя задерживать. Воспользуюсь, — презрительно усмехнулся, — правительственным транспортом. Машину заберу завтра утром в монастыре.

— Как ты утром доберёшься до монастыря? Я могу…

— Доберусь! — подмигнул Тер-Агабабов. — Я тебя сорвал с места, что тебе, на электричке обратно? Завтра утром, хоп? Насчёт ГАИ не волнуйся, Володя даст оповещение, чтобы не беспокоили, — и, подхватив под руку возвращавшегося от секретарши хозяина, скользнул вместе с ним в прохладные глубины кабинета.

12

На залитой солнцем Старой площади возле миллионерского «вольво-960» Аристархов ощутил себя полнейшим идиотом. Площадь была пуста. Никто не следил за капитаном, никто не преследовал его. Некогда в Германии замах был на трагедию. Сейчас в России недостало даже на фарс. Аристархов испытал отчаянье, близкое к безумию. Молодой, полный сил, он стоял посреди залитой солнцем Старой площади — одинокий, никому не нужный. Даже бандиту с большой дороги Тер-Агабабову.

Усаживаясь за руль «вольво», Аристархов понял, что отныне его отчуждение от окружающей жизни сделалось абсолютным и непереносимым. На житейском уровне — в полку, у Лены в мастерской, в келье — он как-то приспособился к повсеместному убожеству и ничтожеству, смирился с ними, частично отнёс их на счёт собственной неприспособленности к новой жизни. Аристархов видел одну её сторону. Кто-то, возможно, видел другую.

Но только что он побывал в верхней части механизма, переделывающего жизнь страны на новый лад. И всё — жизнь, страна, люди, он сам — ни на что не годный, ни к чему её способный, — всё вдруг предстало ему до боли омерзительным. Капитан как бы примерил на себя весь стыд России и сейчас опускался в глубь земли (Старой площади), как былинный Святогор под тяжестью этого узелка.

Аристархов подумал, что существует некий предел мельчения человеческой личности. У него было ощущение, что своего предела он достиг. Мельчиться далее — уж лучше умереть.

С этой мыслью капитан стронул «вольво», встроился в круговое движение на Лубянской площади.

Конечно же, путь его лежал в галерею, где сегодня заканчивалась, а может, и не заканчивалась выставка работ Лены.

Аристархов не особенно верил в судьбу, в рок, переставляющий людей подобно шахматным фигурам по клеткам времени и пространства. Однако вворачиваясь в узенький суставчатый переулочек, где находилась галерея «Красный сапог», как бы почувствовал над собой не каменную десницу, нет, но воздушное дуновение судьбы. Лена не хотела, чтобы он сегодня приезжал. Он не хотел ни звонить, ни приезжать. А вот поди ж ты, тут как тут. Как снег на голову.

Медленно протискиваясь по заставленному машинами переулку, Аристархов думал, что посреди необъятной земной тверди России у него лично остались всего три точки прикрепления. Вот эта галерея «Красный сапог» с «Дорогой листьев», дом, где наверху мастерская Лены, келья в монастыре. Капитан, похоже, сильно приблизился к Господу, уподобился евангельской птице небесной. За вычетом трёх земных точек в подлунном мире ему оставался вертолёт, то есть воздух. Он пережил порыв странного, устремленного снизу вверх ветра, как бы выдувающего его из кабины тяжеленного, вероятно, бронированного «вольво-960». Глаза капитана сделались горячими. Он как сквозь увеличительно стекло увидел, сколь интересен и прекрасен мир. Слёзы пересилили небесный ветер, удержали Аристархова в пределах земного притяжения. Он понял, что сегодня же, прямо сейчас, как только её увидит, сделает Лене предложение.

Увеличительные слёзы сообщили глазам капитана неожиданную дальнозоркость. Высматривая местечко где приткнуться, он точно в синюю грозовую тучу врубился взглядом в «БМВ», откровенно стоявший у самого входа галерею.

«Ну да, — Аристархов тупо затормозил прямо посреди переулка, так что ехавшим сзади пришлось сигналить и матерясь его объезжать, — там же, наверху, какая-то совместная мясная контора…» Только ведь контора над галерей «Вертолёт». При чём здесь находящаяся совершенно в другом месте галерея «Красный сапог»? Капитан сказал себе, что это случайное совпадение. Мало ли в нынешней открытой Европе Москве синих, как грозовая туча, «БМВ»? Он не помнил цифр на номере той машины, но помнил буквы, свидетельствующие, что машина из земли Рейн-Вестфалия — из самого железного сердца Германии, где выплавлялась сталь и изготовлялись мясорубки для других — русских — сердец. Чтобы в Москве были два «БМВ» одинакового цвета из Рейн-Вестфалии и чтобы один стоял возле галереи «Вертолёт», а другой — возле «Красного сапога»? У капитана закружилась голова.