Геологи идут на Север - [6]

Мы внимательно слушаем. Швецов, раскурив короткую трубку, продолжает рассказ:

— В двенадцатом году Бориска приехал на пароходе в Олу вместе с уполномоченным коньячной фирмы «Шустов и К°» Розенфельдом. Рассчитывали, видно, с помощью коньяка скупать за гроши пушнину у эвенов. Розенфельду, как мне рассказывал Поликарпов, удалось наладить переброску грузов с побережья через Купку на Колыму, в Сеймчан. Бориске в качестве конюха приходилось бывать на Колыме. В 1914 году Бориска, скрываясь от призыва, ушел в колымскую тайгу. Косил сено у сеймчанских якутов, охотился и рыбачил на реках Буюнде, Гербе и Оле. И, видно, как бывший старатель, все время искал золото на Колыме. В январе 1917 года богатый якут Александров, возивший грузы с Олы на Колыму, захватил с собой Бориску, по его просьбе, на реку Среднекан. В начале апреля, возвращаясь из Сеймчана, Александров снова заехал на Среднекан. В пяти километрах вверх по реке он нашел палатку и неподалеку, в устье небольшого ключа, увидел глубокую яму, а около нее мертвого Бориску. Похоронили его по татарскому обычаю — в сидячем положении в яме, им же самим вырытой. С тех пор пошла легенда, что Бориска нашел золото и, увидев его, от радости умер. Кстати отсюда и пошло название «Борискин ключ».

Поликарпов клялся, что Александров и его спутники нашли у покойника золото, но не знали, что это такое, и помалкивали об этом. Я страшно заинтересовался рассказом Поликарпова. Отпустил ему в кредит продуктов на две тысячи рублей. Нашел транспорт и в марте 1926 года отвез Поликарпова и двух местных жителей к Левому Среднекану. Поликарпов облюбовал место и пробил линию шурфов. К маю выяснилось, что они все пустые.

Посоветовавшись, решили возвращаться в Олу.

Груз тащили на себе по распутице и к концу мая добрались, наконец, до ключа Безымянного, в трех километрах выше устья Среднекана. Ободрались все. Голодные. Настроение — хуже некуда.

Начали сооружать лодку, чтобы доплыть на ней до Сеймчана. Среднекан вот-вот должен был вскрыться. Поликарпов взял лоток и начал опробовать щетки на устье ключа Безымянного. И вымыл сразу несколько золотинок. Пробили шурф. На глубине полутора метров достигли скалы, и с первой же пробы Поликарпов намыл шестьдесят граммов тусклых, напоминающих масло песчинок.

— Это было первое колымское золото. — Швецов снова набивает трубку, задумчиво глядя поверх наших голов — так вот застолбили мы весь Среднекан. Подали заявки в Якутск, в горный округ. В сентябре нам ответили, что заявки опоздали. А тем временем Поликарпов на пароходе уплыл в Охотск, на прииски, оттуда вернулся на Олу с бригадой старателей в тридцать два человека. Набрали в кредит продуктов, и зимой 1926 года бригада его начала работать на устье Безымянного. Намыли они около двух пудов золота.

За ними потянулись с охотских, уже отрабатывавшихся приисков бригады старателей — русские, корейцы. Кто пешком, кто по морю.

— По нашей заявке Геологический комитет послал на Колыму летом 1928 года экспедицию Билибина. И вот сейчас я работаю в этой экспедиции, — заканчивает Швецов и снова принимается за чай.

Встав из-за стола, он, к нашему удивлению, крестится на пустой угол зимовья…

— Дипломатический маневр, — говорит он, показывая глазами на стариков эвенов, одобрительно поглядывающих на него — Помогает при заключении договора на аренду оленей.

И Швецов снова начинает степенный разговор с эвенами, уговаривая их скорее вести грузы на прииски.

Швецов оказался человеком необычайно настойчивым. Трудно сказать, сколько раз принимался он уговаривать эвенов, пока они, наконец, не согласились тронуться в путь.

…Вторые сутки мы едем на прииски. Каждое утро после чая наши каюры, надев лыжи, «отправляются собирать оленей. Старуха эвенка, жена одного из каюров, варит мясо. Длинным кожаным «маутом» отгораживаем полукруг среди деревьев, загоняем туда оленей.

Часам к одиннадцати нарты запряжены. Закусив вареным мясом, двигаемся дальше. К двум — трем часам, сделав пятнадцать — восемнадцать километров, останавливаемся на ночлег. Через два — три дня езды днюем. Словом, если быть точным, мы не едем, а медленно кочуем. Стоят сильные морозы. Я впервые сталкиваюсь с такой температурой и по неопытности обмораживаю нос и щеки.

Целых два дня задерживаемся у родственников нашего каюра Михайлова, поставивших свои урасы у Талого ключа.

Над горячими источниками клубится пар, олени жадно пьют теплую воду и энергично начинают выкапывать из-под снега ягель. Он здесь, видимо, особенно вкусный.

На третий день, отъехав немного от Талых ключей, встречаем олений транспорт, везущий больных с приисков.

— Торопитесь, ребята, голодает народ, совсем жрать нечего, — мрачно сообщает мне заросший бородой старатель. Он пластом лежит на нарте.

Но мои требования скорее двигаться остаются гласом вопиющего в пустыне.

Вечером Михайлов, поморщив лоб, что-то подсчитывает и сообщает:

— Праздник завтра. Зимний Никола. Дневать будем.

— Как? — возмущаюсь я. — Вчера дневали.

— Нельзя работать — грех. Никола сердиться будет, — поддерживают его другие каюры.

Я проклинаю всех святых.

Наконец, преодолев перевал, стоим у темного, покосившегося креста. На него суеверные каюры привязывают длинный красный лоскут на счастье.