Гены-убийцы - [37]

Глава 11

Римо задрал голову к высокому потолку гимнастического зала санатория Фолкрофт, обвел взглядом переплетение канатов для лазания, напоминавшее паутину телефонных проводов на станции, и провел носком мокасина из итальянской кожи по зеркальному полу.

– Здесь мы впервые встретились, – сказал Чиун.

На Чиуне было желтое утреннее кимоно, и он оглядывал гимнастический зал, как творение собственных рук.

– Да, – ответил Римо. – Тогда я попытался тебя убить.

– Верно. Именно тогда я понял, что в тебе есть что-то такое, что я готов тебя переносить.

– Чего нельзя было сказать обо мне, поэтому ты меня здорово отделал, – сказал Римо.

– Помню. Это доставило мне удовлетворение.

– Могу себе представить!

– А потом я научил тебя приемам каратэ, причем так, чтобы они смотрелись устрашающе.

– Я так и не понял, зачем это тебе понадобилось, Чиун. Какая связь между каратэ и Синанджу?

– Никакой. Просто я знал, что эти психи никогда не предоставят мне достаточно времени, чтобы я научил тебя чему-нибудь толком. Поэтому я и выбрал каратэ, решив, что эти приемы ты запомнишь. Но если бы я сказал тебе, что с помощью каратэ бесполезно нападать на противника, если это не мягкая сосновая палка, ты бы стал меня слушать? Нет. Человек всегда должен быть уверен, что подарок имеет какую-то ценность. Поэтому я сказал тебе, что каратэ – это чудо, что с его помощью ты станешь непобедимым. Потом я привел доказательства, сокрушая доски и показывая разные фокусы.

Только таким способом я мог добиться твоего внимания на те пять минут в день, которые были необходимы, чтобы ты освоил игру. Как другие учили тебя, раз ты все моментально забываешь?

– Прекрати, папочка. Потом я оставил тебя и отправился убивать вербовщика.

Чиун кивнул.

– Да. Макклири был славный малый. Храбрый, умный.

– Он завербовал меня, – сказал Римо.

– У него почти хватило храбрости и ума, чтобы исправить эту ошибку, – сказал Чиун.

– И с тех пор мы вместе, Чиун. Сколько это лет?

– Двадцать семь, – ответил Чиун.

– Только не двадцать семь! Десять-двенадцать.

– А мне кажется, что двадцать семь. Или тридцать. Я начал молодым. Я отдал тебе свою молодость, свои лучшие годы. Они ушли, унесенные раздражением, волнением, отсутствием истинного уважения, они были растрачены на субъекта, питающегося мясом и стреляющего сигаретки, как ребенок.

Римо, для которого оказалась сюрпризом осведомленность Чиуна о его курении, быстро ответил:

– Всего-то две штучки! Мне захотелось попробовать, как это будет после стольких лет.

– Ну и как?

– Чудесно, – сказал Римо.

– Ты отказался от дыхательных упражнений, чтобы вдыхать частицы горелого конского навоза? Ведь эти штуки делают из коровьего и конского навоза.

– Из табака. А от дыхательных упражнений я не отказываюсь. Разве нельзя сочетать одно и другое?

– Как же ты теперь будешь дышать? Для дыхания нужен воздух, а твой белый рот теперь занят втягиванием дыма. Это только так говорится, что на сигареты идет табак. На самом деле это испражнения. Так поступают у вас в Америке, это дает большие прибыли, благодаря которым работает вся ваша страна.

– Ты говоришь, как коммунист.

– А они курят сигареты? – осведомился Чиун.

– Да. И у них они точно из дерьма. Я пробовал.

– Тогда я не коммунист. Я просто бедный, непонятый наставник, которому недоплачивают и который не смог добиться уважения от своего подопечного.

– Я тебя уважаю, Чиун.

– Тогда брось курить.

– Брошу.

– Вот и хорошо.

– Завтра.

Перед Чиуном свисали с потолка гимнастические кольца. Не поворачиваясь к Римо, он потянулся к ним. Кольца рванулись в направлении головы Римо, как боксерские кулаки в перчатках. Первым Римо заметил кольцо, подлетавшее справа. Он отскочил влево, чтобы миновать встречи с ним, и получил в лоб кольцом, настигшим его слева. Пока он выпрямлялся, правое кольцо, возвращавшееся обратно, угодило ему в затылок.

Чиун взглянул на него с отвращением.

– Кури, кури. За тобой придут и сделают из тебя свиную отбивную.

– Ты так уверен, что за мной придут? – спросил Римо, потирая голову.

– Обязательно придут. Ты безнадежен. И не проси меня о помощи: я не могу вытерпеть запаха у тебя изо рта.

Он проскочил мимо Римо и покинул гимнастический зал. Римо, продолжая потирать голову, уставился на покачивающиеся кольца, удивляясь, что так быстро потерял сноровку.

Смит усилил охрану палаты Римо и раздал фотографии доктора Шийлы Файнберг, велев повесить их на стене сторожки при въезде в санаторий. Женщину было приказано пропустить, но немедленно уведомить о ее появлении Смита.

Смит подумывал, не приставить ли к Римо неотлучного телохранителя, но потом спохватился: Чиун счел бы это оскорблением. Приставить к Римо телохранителя в присутствии Чиуна было все равно, что влить в Седьмую армию для усиления ее огневой мощи звено бойскаутов. Теперь оставалось только ждать. Смит занимался этим в своем кабинете, читая последние сообщения о двух убийствах, случившихся в Бостоне за ночь. Губернатор ввел военное положение, что означало, что покой жителей будет охраняться почти так же ревностно, как до того, как полицейским было вменено в обязанность заниматься психиатрией, социальным вспомоществованием и спасением заблудших душ. Смит думал о том, что если бы был жив Достоевский, он бы назвал свой шедевр просто «Преступление». «Преступление и наказание» было бы для читающей публики пустым звуком: кто слышал о наказании?