Генрих IV. Людовик XIII и Ришелье - [40]

— Будьте покойны, сударь, мы явились лишь ради того, чтобы увидеть вас.

— О, если вы пришли лишь ради этого, — ответил Сюлли, — то нет ничего проще.

И, дабы они могли его увидеть, повернулся к ним лицом, затем спиной, а потом вошел в свой кабинет и закрыл за собой дверь.

Один итальянец, из числа тех, кто приехал во Фран­цию вслед за Марией Медичи, неоднократно являлся к нему по денежному вопросу, но, встречая каждый раз грубый прием, не вытянул из Сюлли ни пистоля.

Выйдя в очередной раз из Арсенала, он проходил через Гревскую площадь как раз в то время, когда там вешали трех злоумышленников.

— О beati impiccati, — воскликнул он, — che non avete da fare con quel Rosny! (О счастливцы висельники, не имевшие дела с этим Рони!)

Неохота, с какой он давал деньги, чуть было не кон­чилась для него бедой. Прадель, бывший дворецкий ста­рого маршала де Бирона, человек, хорошо знакомый королю, никак не мог добиться справедливости от Сюлли, отказывавшегося платить ему жалованье. Однажды утром, когда Прадель проник в обеденную залу к Сюлли и тот начал настаивать, чтобы он оттуда убрался, а посетитель упрямо там оставался, Сюлли решил вытол­кать его в спину; но Прадель схватил с накрытого стола нож и заявил Сюлли, что, если тот коснется его хотя бы пальцем, он всадит ему нож в живот.

Сюлли укрылся в своем кабинете и дал слугам приказ выгнать Праделя вон.

Прадель отправился к королю.

— Государь, — сказал он, — по мне лучше быть пове­шенным, чем умереть с голоду, ибо это происходит быстрее. Если через три дня мне не выплатят жалованье, я с прискорбием извещу вас, что убил вашего главноуп­равляющего финансами.

И он в самом деле поступил бы так, как сказал; однако Сюлли, подчиняясь недвусмысленному приказу Ген­риха IV, выплатил Праделю все сполна.

Сюлли пришла в голову мысль, вполне, кстати, непло­хая, украсить главные дороги, посадив вдоль них вязы.

Эти вязы стали называть р о н и.

Главноуправляющего финансами ненавидели так сильно, что крестьяне рубили эти вязы, чтобы доставить ему неприятность.

— Это р о н и, — говорили они при этом, — сделаем из них б и р о н о в.

Бирон, напомним, в 1602 году был обезглавлен.

По поводу этого Бирона, о котором, естественно, у нас еще пойдет речь, как и о всех других великих людях эпохи царствования Генриха IV, Сюлли в своих «Мемуа­рах» рассказывает следующее:

«Господин де Бирон и двенадцать самых блестящих при­дворных никак не могли довести до ума балет, который они взялись разучить.

Чтобы балет состоялся, — добавляет он, — король при­казал мне прийти и взяться за это дело».

Вы вряд ли представляете себе Сюлли в качестве балет­мейстера, не так ли, дорогие читатели? И все же это было если и не его призванием, то, по крайней мере, предме­том его гордости. В отличие от Крийона, никак не жела­вшего научиться танцевать, поскольку для этого нужно было сгибаться и отступать, танцы были страстью Сюлли. Каждый вечер, вплоть до самой смерти Ген­риха IV, королевский камердинер по имени Ла Рош являлся к Сюлли и играл на лютне мелодии танцев, быв­ших в то время в моде, а Сюлли танцевал совершенно один, водрузив на голову причудливый колпак, который он обычно носил у себя в кабинете, и не имея других зрителей, кроме Дюре, именовавшегося позднее прези­дентом Шеври, и своего секретаря Ла Клавеля.

Однако иногда, по большим праздникам, туда приво­дили девиц легкого поведения и все паясничали вместе с ними.

Став вдовцом после смерти своей первой жены Анны де Куртене, он вторым браком женился на Рашель де Кошфиле, вдове Шатопера. Это была бойкая бабенка, не отказывавшая себе в удовольствии иметь любовников. Сюлли, впрочем, не обманывался на ее счет, и, дабы никто не обвинял его в неведении того, что на самом деле ему было прекрасно известно, он в счетах, где запи­сывались деньги, выдаваемые им жене, помечал:

«Столько-то на ваш стол,

столько-то на ваши наряды,

столько-то на ваших слуг,

столько-то на ваших любовников».

Он приказал построить отдельную лестницу в покои его жены, никак не связанную с его собственной лестни­цей.

Когда новая лестница была закончена, он вручил ключ от нее графине, сказав ей при этом:

— Сударыня, велите известным вам людям пользо­ваться этой лестницей. Если в дом они будут входить по ней, я не скажу ни слова. Но предупреждаю вас, что если какой-нибудь из этих господ встретится мне на моей лестнице, я заставлю его пересчитать все ее ступени.

Он был кальвинистом и, дав королю совет отречься от протестантской веры, сам отречься так и не пожелал.

— Душу спасти можно, пребывая в любой вере, — говорил он.

Умирая, он на всякий случай приказал, чтобы его похоронили в освященной земле.

Спустя двадцать пять лет после того, как все уже отка­зались от моды носить усыпанные алмазами ожерелья и ордена, он носил их ежедневно и, разукрашенный таким образом, шел прогуливаться под портиками Королевской площади, рядом с которой находился его особняк.

На склоне своих дней герцог удалился в Сюлли, где он содержал нечто вроде швейцарской гвардии, бившей в барабаны и отдававшей ему честь, когда он входил в дом и выходил из него.

«Помимо прочего,