Генрих Гейне - [96]

В бессильном гневе против прусского юнкерства и военщины, опять захвативших власть в свои руки, он бросает угрозу:

…Смотрите, господа,

Поосторожнее, чтоб не стряслась беда!

Еще не прорвалась плотина, но

Уже трещит, трещит давно.

И Бранденбургские ворота по сю пору

По-прежнему широки и высоки.

Скоро Случиться может, что за них швырнут

Вас всех и с принцем прусским.

Тут Все делает количество большое.

От имени «количества большого», другими словами - от широких масс, выступает здесь против реакции Гейне. Он твердо убежден в том, что эти массы, представители «четвертого сословия», правы в своем стремлении сокрушить мир эксплуатации и насилия.

И в то же время он громит революционных пролетариев, которые хотят революции только для того, чтобы насытиться, чтобы создать «казармы республиканской добродетели» и уравнять «львов» с «ослами».

Мы уже приводили цитаты из «Бродячих крыс», где Гейне обнаружил свой страх перед выступлением коммунистических масс. И если он думал, что английские чартисты вступают в борьбу, гонимые голодом, а не идеей, то другого мнения был он о немецких коммунистах: «Эти доктора революции, - писал Гейне, подразумевая под ними Карла Маркса и Фридриха Энгельса, - и их решительные единомышленники - это единственные люди в Германии, которым принадлежит будущее».

Но основы научного социализма в том виде, в каком они выковывались тогда его основоположниками Марксом и Энгельсом не были поняты Гейне до конца его дней во всем их значении. Ему казалась химеричной, утопической близкая победа социальной революции, и он давал волю своему романтизму, не изжитому до последнего дня, и тогда представлял себе социализм, неизбежно грядущий, в виде какого-то эпикурейски-радостного «лазурного царства».

Во имя этого должно было свершиться правосудие, и обвинительный приговор над старым обществом был давно произнесен, как констатировал Гейне.

За год до смерти, в предисловии к французскому изданию «Лютеции», где были собраны корреспонденции Гейне из Франции за сороковые годы, Гейне восклицал: «Да разобьется этот старый мир, в котором невинность погибла, эгоизм благоденствовал, человека эксплуатировал человек! Да будут разрушены до основания эти мавзолеи, в которых господствовали ложь и неправда, и да благословен будет торговец, который станет некогда изготовлять из моих стихов пакеты и всыпать в них кофе и табак для бедных честных старух, которые в нашем теперешнем, неправедном мире, может быть, должны были отказывать себе в таких удовольствиях…»

В большой статье «Признания», вышедшей в 1854 году, Гейне в последний раз высказался по волновавшему его долгие годы вопросу о социальной революции. Здесь нападки на грядущий коммунизм ожесточеннее, чем когда-либо. И с другой стороны - несомненное признание его глубочайшей правоты.

Только страх мелкого буржуа и сторонника «надклассовой революции» мог продиктовать строки: «Мы готовы охотно жертвовать собой для народа, ибо самопожертвование для нас одно из утонченнейших наслаждений - освобождение народа было великой задачей нашей жизни, мы за него боролись и приносили неописуемые жертвы на родине и в изгнании, - но чистая чувствительная натура поэта восстает против всякого личного, близкого соприкосновения с народом, и больше всего нас пугает мысль об его ласке, от которой упаси нас бог! Великий демократ сказал однажды: - если бы король пожал ему руку, он сейчас бы ее сунул в огонь, чтобы очиститься, Я бы мог сказать то же самое, я вымыл бы руку, если бы суверенный народ почтил меня рукопожатием». Разгадка двойственности Гейне лежит в социально-экономических условиях эпохи.

Он вырос в обстановке феодальной монархии и сопутствующей ей идеологии, романтизма. Вот почему эстетизм Гейне, его яркий индивидуализм заставляли его склоняться к монархии и охранителям дворянской цивилизации. Но как современник подъема буржуазного класса в период промышленного переворота, Гейне был «лихим барабанщиком революции», «солдатом в борьбе за освобождение человечества».

Не надо забывать, что мрачные мысли о пролетариате являлись к Гейне, когда он, годами отрезанный от жизни, с трудом мог следить за политическими событиями, когда он знал только одно: что реакция победила, что поднимают голову «потомки тевтоманов 1815 года». Раздавить этих контрреволюционеров мысли и дела могут только коммунисты. Гейне радуется этому, но тут же и опасается: «Мое сердце сжимается болью, потому что как ученый и художник я прекрасно понимаю, что победа социализма грозит гибелью нашей цивилизации».

Так в понимании Гейне ставился вопрос: ценой неравенства и угнетения человека человеком сохранить цивилизацию или пожертвовать этой цивилизацией во имя создания равенства. Равенство представлялось Гейне ужасным, потому что он был знаком лишь с «грубой и бессмысленной формой коммунизма», которую Маркс достаточно определенно характеризовал, как «абстрактное отрицание всего мира образования и цивилизации», «отрицание личности человека».

Гейне не представлял себе, что научный социализм осуществляет лозунг: каждому по потребностям, что коммунизм ведет к развитию всех способностей и к огромному росту потребностей.