Генрих фон Офтердинген - [49]

Надеюсь, что мне удастся на основании подробностей, запомнившихся после бесед с моим другом, и с помощью набросков, обнаруженных мною в его черновиках, показать читателю, какою была задумана вторая часть романа.

Для поэта, овладевшего своим искусством в самом его средоточии, нет ничего непримиримого и неприемлемого; он обрел ключ ко всем загадкам; магическими узами своего воображения способен поэт сочетать любые времена с любыми мирами; нет больше ничего сверхъестественного, ибо само естество чудотворно; таково это творение, и сказка, завершающая первую часть, поражает читателя особенно дерзкими сочетаниями; в сказке упразднены все границы времен, слывших до сих пор обособленными в неприязненном противостоянии миров. Именно сказка, по замыслу поэта, в основном предваряет вторую часть, где повседневность неуклонно впадает в чудеснейшее; так что повествование определяется их общением, истолковывающим и обогащающим; явление духа, возвестившего стихи пролога, предполагалось после каждой главы; ему надлежало поддерживать веянье чудесного в каждом предмете. Этот прием позволял бы неразрывно сочетать зримое с незримым. Сама поэзия представлена этим вещим духом, он же астральный человек, рожденный объятием Генриха и Матильды. Вот стихи, предназначенные для романа; в этих стихах со всей непринужденностью сказывается сокровенный дух, присущий книгам нашего автора:

Когда в числе и в очертанье[165]

Не раскрывается созданье,

Когда стихом и поцелуем

Над мудростью мы торжествуем,

Когда, предчувствуя свободу,

Обрящет мир свою природу,

Когда сольется тень со светом,

Сияньем чистым став при этом,

И в песне разве что да в сказке

Былое подлежит огласке,

Тайное слово одно таково,

Что сгинет превратное естество.

Старец, некогда оказавший гостеприимство Офтердингену-отцу, — собеседник Генриха, садовник; не он отец юной девы по имени Циана; ее отец граф фон Гогенцоллерн; Восток — ее родина, рано покинутая, но памятная; ее мать умерла и после смерти растила свою дочь в горах, где та долго жила странной жизнью; у нее был брат, уже давно скончавшийся; однажды она сама чуть не умерла, уже похороненная в склепе, однако спасенная чудесным искусством старого врача. Она довольна жизнью и ласкова; таинственное — ее стихия. Она повествует поэту о его жизни, которая известна ей со слов матери. Отправившись по совету Цианы в отделенную обитель, Генрих там находит монахов, как бы некое сообщество духов; весь монастырь подобен мистической ложе: там царит магия. Тамошние священнослужители призваны возжигать благословенное пламя в юных сердцах. Напев братьев доносится издалека; Генрих сподобляется видения в храме. С престарелым чернецом беседует Генрих о смерти и магии; смерть и философский камень смутно грезятся ему; Генриха привлекают монастырский сад и кладбище; последнему посвящены такие стихи:

Наше тихое веселье[166],

Нивы, цветники, чертоги,

Утварь нашу, скарб домашний

Славьте, вспомнив нас.

Вечно длится новоселье,

К нам приводят все дороги,

В очагах огонь всегдашний,

Новый пламень, что ни час.

Ослепительные чаши,

Увлажненные слезами.

Шпоры, кольца золотые

Бережно храним;

А в пещерах сокровенных

Мириады несравненных

Самоцветов драгоценных:

Этот клад неисчислим.

Дети времени седого,

Повелители былого.

Духи звезд великим кругом

Соединены.

Здесь любуются друг другом

Жены, девы, старцы, дети;

Замкнут круг тысячелетий

В мире вечной старины.

Каждый гость, как мы, беспечен.

Никогда не удалится

Тот, кто радостно пирует

С нами за столом.

Бег часов песочных вечен,

Здесь нельзя не исцелиться;

Исцеление чарует:

Здесь не плачут о былом.

И в святом своем покое

Благосклонно к нашим взорам

Задушевно голубое[167]

Небо навсегда.

В одеяньях окрыленных

Мы вверяемся просторам,

Где среди лугов зеленых

Неизвестны холода.

Упоенье вечной ночи,

Власть беззвучных средоточий,

Игры тайных сочетаний

Нам постичь дано.

Сладостный предел желаний:

Заиграть в потоке цельном,

Словно брызги в беспредельном,

И пригубить заодно.

Стала жизнь для нас любовью;

Задушевно, как стихии,

Слиться рады мы в потоки;

В этом наша жизнь.

Разлучаются потоки,

Сталкиваются стихии

С беспредельною любовью:

Сердце в сердце — наша жизнь.

Нежный говор слышен смутно,

Мы прислушаемся чутко;

Зрелище блаженных чудно.

Пища наша — поцелуй.

Нам другой не нужно дани.

Стало все для нас плодами.

Перси нас предугадали

В жертвенном пылу.

Раствориться бы в желанном;

С ним в томленье беспрестанном,

В сочетанье долгожданном

Слиться бы вполне;

И прельщать всегда друг друга,

Поглощать всегда друг друга,

Насыщать всегда друг друга

Лишь друг другом в глубине.

Мы в блаженстве пребываем.

Искра тусклая мирская

Дико вспыхнула, сверкая,

Чтобы догореть;

Был могильный холм насыпан,

Догорел костер печальный,

Чтоб душе многострадальной

Черт земных не видеть впредь.

Волшебством воспоминаний

В нас тревоги зазвучали;

Жар былых очарований

В сердце не угас;

Раны вечные бывают;

Богоданные печали

Нас в один поток сливают,

Растворив сначала нас.

Сокровенными волнами

В океан течем первичный;

Богу в сердце мы впадаем

С ним наедине;

Божье сердце движет нами;

Обретаем круг привычный,

В нашей вечной быстрине.

Сбросьте цепи золотые,

Изумруды и рубины;