Гений - [98]

Все это произошло быстро, никто ничего не успел сказать или крикнуть.

– Хватит, – сказал Геннадий. – Я уважаю закон и представителей власти, даже если они сами не уважают закон и себя. Так воспитан. Пойдемте, раз уж вам так приспичило.

– Не надо, – сказала Светлана.

Геннадий, успокаивая, обнял ее, поцеловал и тихо сказал:

– Все будет нормально. Не ходи со мной. Утром расскажи все Ростиславу, он поможет.

– До утра целая ночь.

– Ничего страшного. Прости.

Глава 22 У нашого Петра голова мудра, так скаже, що і сам не зрозуміє

[37]

Бывают ночи предчувствия: ничего еще особенного не случилось, но что-то томит, беспокоит; оглядываешься на прожитый день – может, что-то забыл сделать? – нет, все было обычно, нормально, как всегда. Заглядываешь вперед – просматриваются вполне обыденные события, ни важных встреч, ни поездок, ни решительных решений. Не спишь, ворочаешься, рад бы отвязаться от навязчивых мыслей, но в том-то и дело, что их нет. Даже нарочно думаешь о каких-то проблемах в жизни, в быту, со здоровьем, а они всегда есть, но понимаешь, что обманываешь себя – не в этих проблемах причина твоего томления, в чем-то другом. Может быть, это моменты, когда душа догадывается: суть не в том, что что-то не так, а в том, что всё не так. И такие глупые вопросы лезут в голову, что сам себе удивляешься – вернее, тому кому-то в себе, кто задает их. Думаешь: почему я Петр, Иван, Алексей, Ирина, Елизавета, Елена? Что было бы, если бы я был Афанасий, Василий, Натан, Лейла, Люба, Людмила? Почему я лежу в этой постели, в этом доме и считаю, что так оно и должно быть? Кто мне сказал, что так должно быть, почему я в этом уверен? Этот человек, кто рядом со мной, откуда он и зачем? Потому что жили на одном пространстве, среди определенного количества людей, и это пространство, это количество и определило твой выбор? Ведь так, разве нет? Почему ты столяр, а не академик? Или, наоборот, почему академик, а не столяр? Почему в тебе рост метр сто семьдесят шесть, вес семьдесят пять, глаза серые, легкий астигматизм, почему ты обязан завтра одеваться, потому что пришла зима, а если не оденешься, то замерзнешь? Почему ты должен заработать N рублей денег, иначе умрешь с голоду, не сразу, но умрешь? И все дальше, и глубже, все томительней – до тоски, сам не понимаешь своих мыслей, а мысль на самом деле всего одна – о том, что ты несвободен, зависим, связан цепями, веревками, нитями, при этом иногда даже цветными и шелковыми; ты зависишь от своего рождения и неизбежной смерти, ты раб – и хорошо, если божий, кто верит, потому что в вере упование и надежда, а если кто не верит, – чей раб? Общества? Семьи? Организма? Привычки жить?

И ощущение, что сейчас, вот сейчас, вот-вот, еще немного, и тебя осенит какое-то открытие, после которого все станет ясно и просто.

Нет, не осеняет.

Встаешь, идешь в кухню пить чай, включаешь там телевизор или открываешь захваченный с собой ноутбук, или планшет, или смартфон, много устройств появилось, отвлекающих нас от себя и показывающих чужую жизнь. Смотришь и читаешь все подряд – возможно, отыскивая там свободу, которой нет у тебя. Люди делают политику, вещи, деньги, заняты наукой, любовью, дружбой, повышают мастерство, качество, уровень, все нужно, все осмысленно, но во всем ты видишь невидимые цепи, связи, привязи, узлы, всех что-то куда-то влечет, тащит, волочет, а сколько смертей, боже ты мой, сколько смертей! Ты видишь вдруг не в интернете и не по телевизору странную и страшную картинку: миллионы, миллиарды людей движутся по огромному полю в карнавальном шествии, на ходу танцуют, пляшут, поют, любят друг друга, ссорятся, дерутся, мирятся, а впереди обрыв, и с него с равномерностью и мощью полноводного водопада срываются вниз ежесекундно десятки тысяч людей. Те, кто еще не приблизился, веселятся, как ни в чем не бывало, и это понятно, но веселятся и те, кому осталось несколько шагов или даже один шаг, они не верят, они надеются, что как-то все еще обойдется, может, на их пути будет более длинный, чем у других, выступ – значит, еще поживем! А может, им кажется, что водопадная вода помилует, она же мягкая, не утопит там, внизу, вынырнешь и продолжишь путь – до следующего обрыва…

Кончается обычно тем, что, належавшись в темноте или насмотревшись, начитавшись, ты устаешь и просто засыпаешь в утомленном и спасительном отупении. Или назначаешь причиной тоски что-то конкретное, хотя, возможно, наоборот, оно назначает тебя, и спасаешься от тяжких мыслей тоже тяжкими, но хотя бы понятными.

Аркадий в ту ночь неожиданно думал об Анфисе. Явившийся очень поздно Евгений рассказал о событиях, случившихся в гостинице, Аркадий слушал один, Нина и сын давно спали. Накормил Евгения разогретым супом, уложил спать, улегся сам – не с женой, а на диване в зале, чтобы Нина своим присутствием не стесняла его мыслей о Светлане. Он именно о ней наметил подробно подумать: как отнестись к тому, что у нее с Геннадием, попробовать ли ее, разлученную с женихом, как-то утешить, попытаться ли опять заговорить о любви? Но вместо Светланы в мыслях явилась Анфиса, да еще явилась как-то укоризненно. В самом деле, подумал Аркадий, нехорошо получилось: Торопкий наверняка устроил ей скандал и учинил допрос, а я даже не позвонил, не спросил, как она.