Гений - [131]

Но при этом Геннадий не думал о кирпичах, это скучно, он всегда, когда приходилось работать руками, размышлял о чем-нибудь важном. Сейчас он мысленно трудился над вокзалом. Вокзал Грежина хорош, уникален, его надо сохранить, но он мал. Нужно или построить рядом современное здание и зарифмовать его, как это удачно сделали во Франкфурте, поставив рядом с замком четырнадцатого века тридцатипятиэтажный небоскреб, своими линиями иронично-уважительно отражающий очертания замка. А можно встроить старое здание в новое, таких примеров много, и есть удачные, хотя неудачных, как всегда и во всем, намного больше.

Геннадий думал кропотливо, старательно, пришел к решению, что лучше все же построить рядом новое здание, и тут же мысленно привязал его к местности. Определил этажность, площадь, общие очертания. Обязательно будут высокие арочные окна, аукающиеся с окнами теперешнего вокзала, центральный вход тоже с аркой, но сами стекла очень большие и тонированные.

Он представлял все в подробностях и деталях – не только потому, что увлекся этим, а чтобы не думать о Светлане. Он не хотел о ней думать в этом подвале. Вот выберется на волю, тогда начнет. Нет, сначала вернется в гостиницу, вымоется, оденется во все чистое, тогда и будет думать о Светлане.

Еще один кирпич вынулся, а верхний упал сам, ушибив руки Геннадия. Ему показалось, будто что-то треснуло. Осмотрел кирпичи. Засыплет еще, придавит, вот будет смешно. Но продолжал работать.

Торопкий отомкнул подвал, спустился и обнаружил Анфису спящей.

Он сел рядом. Любовался на нее. Думал, что скажет ей, когда разбудит.

Скажу просто, что дурак, идиот, что прошу прощения. Без хитростей.

Он тронул Анфису за плечо. Ее легкое тело слегка качнулось, как неживое, и это испугало Алексея.

– Анфиса! Анфиса, доброе утро, хотя уже день, почти вечер! – сказал он громко и весело.

Никакой реакции.

Может, притворяется?

– Ты же не спишь, я знаю! Ну, все, хватит, я виноват, я идиот, скажи, что сделать, чтобы ты меня простила? Фиска, перестань! – шутливо погрозил он.

Анфисы словно не было. Тело здесь, а ее нет.

Торопкий, окончательно испугавшись, схватил ее за плечи и начал трясти. Голова безжизненно моталась, ударяясь о картофельный мешок.

– Анфиса, не надо, ты чего?

Она не отвечала. Сползла, как только Торопкий отпустил руки.

Он подхватил ее, понес наверх.

В комнате уложил на кровать, приложил ухо к груди. Сердце бьется. Дыхание тоже есть – ровное, спокойное. Так притворяться невозможно. Растерянный Торопкий метнулся к крану, налил воды в кружку, вернулся, стал брызгать на лицо Анфисы, макая в воду пальцы. Потом открыл холодильник, выхватил ванночку со льдом, ударил ею об стол, схватил горсть ледяных кубиков. Начал прикладывать к щекам Анфисы, ко лбу, к губам. Вспомнил, что живот у нее – самое щекотливое место, приложил сквозь материю к коже, будто стеснялся обнажить Анфису, будто было в этом что-то нехорошее: женщина ничего не чувствует, а ты ее раздеваешь. Имеешь, конечно, право, как муж, но когда она в сознании.

Может, глубокий обморок? Будто бы помогает пощечина. Но чем удар лучше льда? Если она не чувствует холода, то не почувствует и удара.

Торопкий взялся за телефон – вызвать скорую помощь. Но вспомнил, что врач «скорой» Тихон Чубенко в отпуске, осталась фельдшерица Зоя Григорьевна, на которую, увы, надежды нет, она знает только два лекарства – валидол и анальгин. В сложных случаях предлагает отвезти в Сычанск или в Харьков. Как, впрочем, и Чубенко: для оказания помощи в серьезных ситуациях у него нет ни аппаратуры, ни лекарств.

Спокойно. Надо посмотреть в интернете, описываются ли там подобные случаи.

Торопкий посмотрел в своем смартфоне, чтобы не отлучаться. Медленно, но открылось. Да, такие случаи описываются, и много, и подробно. Летаргический сон, например. Психогенный, органический, комбинированного происхождения. Человек ничего не слышит, не чувствует, не видит, словно мертвый, но при этом живой. Бывает еще кататонический ступор. Сохраняется способность слышать и понимать, что происходит, но при этом никакой возможности шевельнуть хотя бы пальцем и даже приподнять веки.

И все же это лучше, чем летаргия.

– Анфиса, ты меня слышишь? Дай знак. Пожалуйста. Хотя бы пальцем пошевели. Попробуй открыть глаза.

Анфиса оставалась неподвижной. Но Алексею почудилось, что дрогнула жилка на ее веке.

– Слышишь, да? Слышишь?

И опять показалось, что жилка слегка затрепетала.

Значит, еще не все потеряно.

Лев Кошель полдня простоял со своим трактором перед парикмахерской Любы Пироженко, не зная, что делать. Позвонил в коммунальный отдел, ему сказали:

– Как что делать? Работай!

– Тут дом впереди. Решите с ним вопрос. Или я пока объеду, начну с другой стороны?

– Ну, объезжай.

– То есть разрешение даете?

– Нет уж, ты на нас не вали, это тебе пусть Чернопищук разрешение дает!

Кошель позвонил Чернопищуку. Тот сказал:

– Разрешаю, объезжай, копай дальше.

– Там пограничники везде встали. Не дадут.

– Ну, не копай.

– У меня простой получается. Не по моей вине. Пусть запишут как рабочий день.

– Такое время, Кошель, а ты о чем заботишься?

– Кушать, Виталий Денисович, в любое время хочется. А для кушать нужны деньги. А для денег нужна работа!