Гениталии Истины - [4]

Да, мы это знаем. Мишутка же нет. Но если б он даже и знал, едва ли стал бы грузить. Ведь если бы стал, перестал бы тогда быть пригожим!

Как-то раз у них с Пластмассовым Майором состоялась философическая беседа. Началось всё с того, что Симе случилось наконец вывести Парасольку из себя своею, тогда ещё необоснованной, ревностью к качельной Алёнке. Майор раз попросил её успокоиться, два попросил, попросил и в третий, и в седьмой раз, а потом взял, да и снял свой офицерский ремень. Сима истошно завопила и хотела уж было расцарапать Парасольке лицо, но танк вовремя выделил газ, и она в слезах убежала искать сочувствия у Тяпы.

Парасолька снова надел ремень, сел на корточки и несколько минут глубоко дышал. Затем медленно распрямился, похлопал по пулемёту свой танк и сказал: «Прости, старина! Ствол утром дочищу, ладно? Сам видишь… Чтоб её! Совсем дурная стала…» После этого он купил водки и заявился к Мишутке.

Мишутка водку в тот день не стал, но Парасольку встретил вполне радушно. Майор всё выговаривался и выговаривался, а Мишутка всё слушал и слушал. Время от времени, в качестве своего рода припева, Парасолька говорил так: «Я вот всё думаю… Может бросить всё к ядерной фене, да скипнуть в этот чёртов Израиль? Там майоры тоже нужны. Там армия не для красного словца! Не для амуниции и не проформы заради!» А потом опять уходил в дебри сурового гендера. Когда гендер как-то сам собою иссяк, майор временно замолчал. Тут-то и выяснилось, что за «разговором» пол-литра он таки сделал. Наступило время прощания.

Уже в дверях Парасолька обернулся к Мишутке и сообщил:

— Вот смотрю я на тебя, Мишаня, и всё понять не могу, чё ты за мужик! Вроде и спокойный такой, с достоинством, а сердце-то ёрзает всё, как хер в манде! Чё тя гложет такое, что не устраивает?

— Меня не устраивает, что все мы — игрушки… — ответил Мишутка.

Майор поморщился и, загадочно хмыкая, удалился.

5

«Что-то всё ничего не происходит и не происходит» — подумала как-то Алёнка и поправила причёску.

В атмосфере царил относительный штиль, но раскачалась она изрядно. Её короткая юбочка то и дело приподнималась, но тот, кому могло бы быть всерьёз интересно её межножье, как обычно был на манёврах.

Она пыталась ему понравиться уже третий месяц, но пока в ходе событий не было ничего обнадёживающего. Вместо того, чтобы заинтересовать собой Парасольку, она лишь настроила против себя Симу, которая первоначально тоже была нужна Алёнке совсем в другом качестве. Даже Тяпа то и дело бросала на неё косые взгляды, а однажды даже не позволила Андрюше взять синее яблоко, которым Алёнка пыталась его угостить. То есть картина жизни была вполне безрадостной, а размышления Алёнки о своём будущем — совершенно неутешительными.

Покачавшись ещё с часок, она наконец отправилась домой, чтобы успеть навести красоту к возвращению Парасольки в город. Стояла пятница, которую Алёнка привыкла считать относительно удачным для себя днём.

Однако дома её ждал неприятный сюрприз. На крыльце, у порога, лежал красный почтовый конверт. Сердце её упало. Она так и знала. Как чувствовала!

Пока девушка вскрывала конверт, надежда ещё агонизировала в её душе, но… вероятно в эту пятницу у чудес был выходной день.

На чёрном в фиолетовую клетку листке бумаги жёлтым фломастером было написано:

И подпись размашистым почерком:

Заплакать она не успела лишь потому, что в следующую секунду Ваня выволок её из квартиры и принялся раздевать.

6

Мне очень хочется полагать, что подлинная причина Ваниной страсти к раздеванию кукол не требует публичного озвучания. То есть, хочется мне надеяться, что ты, читатель, уже и так обо всём догадался. Ну да! Ну конечно! И Симу и Алёнку он раздевал только от… безысходности!

Истинным же предметом его ещё неумелого и рассеянного вожделения была его тётя, Наташа; девица двадцати трёх лет отроду, стройная длинноволосая брюнетка с хорошим вторым размером груди.

Однако даже в свои шесть у Вани хватало ума, чтобы понимать, что раздеть эту сладкую умницу в реальности — дохлый номер. И как это всегда бывает с людьми, когда реальность категорически препятствует осуществлению их смелых мечтаний, он, опять-таки от безысходности, тоже, как и абсолютное большинство мужчин, был вынужден построить другую, более перспективную для себя, юного эротомана, реальность. Этим самым, прямо скажем, небеспрецедентным строительством Ваня и занимался каждый вечер перед тем, как отдаться Морфею, а иногда и в процессе дневного сна.

Вся проблема, как он правильно определил, состояла в том, что Наташа… не была куклой. В принципе, этим она и привлекала его, но это же обстоятельство и разбивало его мечты в прах. То есть, если бы эта книга писалась несколько в ином жанре, можно было бы ляпнуть что-нибудь вроде того, что в первую очередь мелкий Ваня любил в Наташе абсолютную невозможность обладания ею. И даже было бы можно продолжить так: именно потому, что Ваня, в принципе болезненно любил невозможность всякого рода, он подсознательно и избрал объектом своей страсти Наташу. Но только сие, если и не совсем чепуха, то уж из другой (и, кстати, более скучной) оперы точно.