Гениталии Истины - [2]

От кого Тяпа нажила Андрюшу, было неведомо никому. Однако факт оставался фактом: Андрюша родился, явился в этот мир, занял-таки свою нишу в хрущёвской трёшке и, соответственно, в ваниной голове.

Учитывая тот факт, что Тяпа была преподнесена Ване бабушкой на день рождения в качестве именно что «обнимательной» обезьяны, в этом не было ничего удивительного — мало ли, кого она там «обняла». В конце концов, в её игрушечной жизни было немало минут, когда она была предоставлена сама себе.

«Обнимательной» же прозвали её потому, что когда любой желающий Ваня, или там какой-нибудь Вася, резко прижимал её к себе, её плюшевые передние лапки как-то сами собой обхватывали шею прижавшегося к ней мальчугана. И в этом, право слово, она нисколько не отличалась от любой другой женщины.

Как только Андрюша родился, то есть был преподнесён Ване на очередной его день рождения той же бабушкой, то есть той же Тяпой, которая якобы его родила, Ваня схватил его за коричневый хвосток и прибежал в комнату к своей тёте Наташе с криками: «Ура! Наташа! У Тяпы сын родился! Я теперь уже дедушка!»

Наташа была весьма симпатичной девицей двадцати двух лет отроду, и уже почти год как рассталась с девственностью. Она сразу заметила, что у Андрюши хвост есть, а у Тяпы — нет, и сразу сказала, что это, наверное, в папу. Ваня любил Наташу. Она была стройная и высокая. И иногда даже рассказывала ему сказки. Мастурбировать он тогда ещё не умел и вообще чётко, в деталях, ещё не знал, чем женщины отличаются от мужчин (ведь у куклы Симы не было ни грудей, ни вагины), но иногда перед сном долго представлял себе голую тётю Наташу. Особенно ярко Ваня представлял себе её груди (однажды он их случайно мельком увидел) и ноги (ноги его интересовали особенно). Наташина вульва в его воображении выглядела нерезко, хоть он и знал, что у взрослых там растут волосы. Однако ему и в голову не могло прийти, что у женщин нет члена. В своих неопытных детских грёзах он всё время интуитивно тянул туда, в низ Наташиного живота, свои шаловливые ручки, но зачем — этого он объяснить бы не смог.

Ванин чуть не игрушечный член напрягался и чуть не лопался от невнятного напряжения, но что с этим делать, мальчик тогда и ведать не ведал. Так и не испытав удовлетворения, утомлённый воображаемой голой Наташей, Ваня постепенно, незаметно для себя, засыпал, обняв своего Мишутку.

В тот же день, когда Тяпа разрешилась от бремени, Ване подарили заводные качели. Но покачаться на них ему было не суждено…

Во-первых, они были очень маленькими, а во-вторых, на них было кому качаться и без него. Единственным существом, каковому сие дозволялось, была средних размеров пластмассовая Алёнка. Одета она была в очень короткое платьице в синюю клеточку, и оное платьице, к неописуемой Ваниной радости, с лёгкостью снималось с неё.

Вагина у Алёнки, конечно, тоже отсутствовала, но вот некоторые выпуклости в области грудной клетки — это да, тут всё было при ней. Да и вообще, фигурка у неё была получше, чем у Симы, хотя и Сима была девочкой что надо.

Поначалу, когда Алёнка только к ним въехала, Сима забеспокоилась, — а не разлюбит ли её майор Парасолька! Но волнения эти были до некоторых пор напрасными: главным интересом в жизни Парасольки оставался танк.

Симу это вполне устраивало. У танка тоже не было ни грудей, ни вагины. И что самое главное — он не был женщиной даже в душе. Он был оружием. Игрушечной смертоносной машиной. И душа его оставалась загадкой даже для Парасольки — ведь у танка не было люка…

3

Спору нет — конечно, человек может привыкнуть ко всему. Но чем страшнее и противоестественнее то, к чему он вынужден привыкать, тем невыносимее становится его повседневная жизнь, и тем менее остаётся он человеком.

Так, например, в то время, как у танка не было ни одного люка, у Пластмассового Майора было их целых шесть, и пять из них работали на приём, а четыре из этих пяти — на приём исключительно. И лишь один, шестой, работал только на выход и то, вследствие одной лишь Парасолькиной гетеросексуальности. И в эти его четыре-пять люков постоянно что-то проникало безо всякого его разрешения и, прямо скажем, желаниям его вопреки.

Так, Парасолька предпочёл бы не замечать, с каким неподдельным интересом, если не сказать, с вожделением, Алёнка поглядывала на древко его красного знамени, ан нет — эта визуальная информация так же нахально проникала в него. В конце концов, майор, наверное, смог бы со временем привыкнуть к Алёнкиным нарочитым поглядываниям, если бы опять-таки уши его могли бы не слышать возмущённых повизгиваний Симы. Но уши слышали, глаза видели, а правая рука продолжала сжимать древко красного знамени.

Почему Сима позволяла себе столь несдержанное поведение? Она и сама не знала. Ведь номинально она была безмозглая девочка. Нет, конечно, и глупой её никак нельзя было назвать, однако безмозглой она всё же была.

У игрушек, у них ведь как-то всё по-другому. Нет у них мозга — ни спинного, ни головного. Ум там, душа, память, интеллект есть, а мозга нет. Увы.

Поначалу, в те, прямо скажем, уже нередкие вечера (ибо Ванино либидо росло вместе с ним), когда Сима вынуждена была встречать своего майора в голом виде, девочка, испытывая известное смущение, не решалась скандалить. Но поскольку одежду ей разрешали носить всё реже и реже, а Алёнка раздражала её всё больше и больше, она постепенно привыкла и стала истерить, что называется, по первому побуждению. Не слышать её Парасолька не мог. Выбор его состоял лишь в том, отвечать ему ей или нет. Как правило, он молчал, да, нервно катая за щеками язык, знай себе, чистил своему танку ствол. Танк любил, когда ему чистили ствол. Лишь когда майор, по его мнению, слишком увлекался, он позволял себе еле слышно выпускать газ. Таким образом, танк давал Парасольке понять, что ему щекотно.