Гениталии Истины - [27]

Когда в голове у задумчивой Тяпы прозвучало слово «удовольствие», перед Алёнкиным носом как раз захлопнулись двери автобуса, следующего в аэропорт. Поэтому ей пришлось достаточно тяжело вздохнуть, сесть на лавочку и открыть первую попавшуюся книгу. Первой попавшейся книгой оказался «Незнайка в солнечном городе». В принципе, вместе с «Незнайкой» в этой же книге был напечатан и «Город Солнца» Кампанеллы, но Алёнка до него ещё не добралась. После того, как Пачкуля Пёстренький представился на ресэпшене иностранцем Пачкуале Пестрини, кто-то подкрался к ней сзади и закрыл ей глаза.

— Это ты? — осторожно спросила Хелен Дранк.

— Конечно я! Кто же ещё, моя дорогая! — ответила ей Сима, — Пойдём! У меня накопилась к тебе пара вопросов.

Хелен задумалась было о том, может ли что бы то ни было «накопиться» в количестве одной пары, и, если всё-таки может, значит ли это, что она пока ещё недостаточно хорошо выучила русский язык или, напротив, уже начинает его забывать, но тут что-то кольнуло её под самым затылком в шею, и всё погрузилось в кромешную тьму.

Однако уже через несколько секунд внутри этой тьмы послышался голос Симы. Она явно что-то спрашивала у Хелен, но на каком-то совершенно незнакомом наречии. Пока Алёнка пыталась разобрать, о чём спрашивает её Сима, в темноте зазвучал ещё один голос, более слабый и так же на иностранном языке, но на другом, чем говорила Сима. Второй голос явно что-то отвечал первому и, судя по интонациям новых вопросов и ответов, они неплохо понимали друг друга. Алёнка же по-прежнему не понимала ни слова.

Голоса продолжали возбуждённо переговариваться, а темнота постепенно стала приобретать тёмно-зелёный оттенок. Вслед за этим откуда-то сверху посыпались ослепительно жёлтые молнии, но не в виде узловатых коротких вспышек, как это обычно бывает, а в виде блестящих лент дождика для украшения какой-то немыслимой ёлки.

Раз появившись, эти мягкие молнии застывали в воздухе и начинали еле заметно вибрировать на ветру. Так что, в конце концов, девушка оказалась внутри светящейся и трясущейся клетки, подвешенной где-то в абсолютной тьме. Алёнка лизнула ближайший к ней прутик и вдруг поняла, что голос, держащий ответ, принадлежит Хелен. И тогда, перекрывая голоса женщин, незримый Парасолька трижды внятно и твёрдо повторил какое-то странное слово, а может и целое предложение: «ДиэсЫрэ! ДиэсЫрэ! ДиэсЫрэ!» И тут Алёнка почувствовала, что её чувствительное девочкино сердечко превращается в грубый почтовый конверт формата А-4, который кто-то нетерпеливо разрывает прямо посередине, чтобы вытащить оттуда сложенный вчетверо рентгеновский снимок, отпечатанный на неестественно толстой плёнке. Заглянув внутрь себя, Хелен удалось рассмотреть, что этот снимок одновременно является трафаретом незнакомого шрифта, а в его левом нижнем углу, словно гвоздём, процарапано следующее: «Алёнка: правое предсердие».

В следующий миг послышался четвёртый голос, принадлежащий уже и вовсе какой-то аппаратуре, но зато говорящий на чистом немецком языке: «Информация для пассажиров рейса № 61, следующих по маршруту „Москва — Берлин“! Ваш полёт подошёл к концу. Просим вас занять свои места, соответствующие расписанию повседневной жизни!»

И тогда все существа во Вселенной безудержно зарыдали, но каждый из них пребывал в полной уверенности, что плачет лишь он один. Когда Алёнка всхлипнула в седьмой раз, ей показалось, что её зовут Сима. Сразу после этого тьма превратилась в ослепительно жёлтый цвет, а прутья клетки неистово почернели. Кто-то подошёл к ней сзади и закрыл ей глаза.

— Это ты? — спросила Алёнка.

— Да. — ответила Хелен. — Здравствуй, Фортуна! Я — Сансара. Приготовься к последнему обороту!..

28

Накануне Ваня и его мама посетили Священный Мосторг, и там, на втором этаже, в соответственной секции, купили для Вани достаточно строгий, но рыжеватый костюмчик, состоящий из брючек и пиджачка. Издали костюмчик даже напоминал костюм для настоящих взрослых мужчин, но при ближайшем рассмотрении становилось очевидным, что слишком крупные железные пуговки и широкий пояс на пиджачке делают его похожим скорей на мундир, да и то, не для красных командующих, а словно для каких-то врагов Чипполино, вроде принца Лимона и подобных ему кислых типов. Да и, опять же, цвет…

Потом наступило следующее утро, и Ольга Васильевна повела сына в консерваторию. Поразмыслив о том, что могло бы заинтересовать её малыша, она пришла к выводу, что «Сказки Шахерезады» господина Римского-Корсакова подойдут более всего. Да, почему-то ей казалось, что это очень яркая цветастая музыка и что подобная цветастость будет воспринята её маленьким Ваней как несомненное достоинство. Ведь чем меньше человек знает, тем более он ценит цветастость! То есть, так она полагала. Ведь было ей в то время всего лишь около тридцати лет, а, как известно, для женской души — это, в принципе, возраст отрочества.

Более всего в консерватории Ваню поразили гигантские портреты великих композиторов, внаглую развешенные по стенам. Тут было отчего замереть детскому сердцу. Ведь мальчик был маленький, а портреты большие! Поэтому со всей очевидностью выходило, что со всеми своими мыселками и чувствийками Ваня был размером, ну, в лучшем случае, с Вагнеров нос, а то и вовсе терялся в бороде вышеупомянутого Римского-Корсакова.