Гении разведки - [40]

Здесь я прерву Владимира Борисовича. Вся атомная тема началась с возглавляемого Кимом Филби содружества. «Кембриджская пятерка» (о ней я расскажу в отдельной главе. — Н. Д.) — классический и крупнейший, по крайней мере, из открытых миру триумфов советской внешней разведки. В нее кроме Филби входили Гай Берджесс, Дональд Маклейн, Энтони Блант, а также сравнительно недавно официально признанный пятым номером Джон Кернкросс.

Первым еще в 1940 году атомную проблематику случайно, так я думаю, затронул Маклейн и передал информацию в Москву. Какова была реакция? Узнать не дано. Недаром Барковский упорно повторял: архивные материалы не сохранились.

Но приблизительно к ноябрю 1941 года Москва встрепенулась. По всем иностранным резидентурам разослали директиву: добывать любые сведения по атомной проблематике! Срочно! И резидент Анатолий Горский дал задание все тем же ребятам из «пятерки». Первым снова откликнулся Маклейн: на переданных им документах — четкие схемы, формулы, цифры.

— Владимир Борисович, а вы общались с Филби, Маклейном?

— Нет, это делал Горский. Я в это дело не вмешивался. Но принес Горский материалы, а в них — технические термины, выкладки и прочая чертовщина. И он мне говорит: «Ты инженер. Разберись. Подготовь обзорную телеграмму». А в документе — 60 страниц. Я всю ночь корпел, но обзор составил. То было наше первое соприкосновение с атомной проблематикой. Должен признаться, я тогда не отдавал себе отчета, с чем мы имеем дело. Для меня это была обычная техническая информация, как, скажем, радиолокация или реактивная авиация. Потом, когда я в проблему влез как следует и уже появились у меня специализированные источники, я стал понимать.

— Значит, с «пятеркой» вы в Англии непосредственно не работали?

— Нет, никогда с ними там на связь не выходил.

— Но вы знали, что такие агенты существуют? И что их точно пятеро?

— Могу вам сказать: единственным человеком из нашей британской резидентуры, который фотографировал всю почту, отправляемую в Москву, был я. Великолепно знал их всех, правда, только заочно и по оперативным псевдонимам, и кто какие материалы дает.

— И кто же из «Кембриджской пятерки» был, на ваш взгляд, самым ценным?

— Вся эта группа — и Маклейн, и Берджесс, и Филби. Но, работая с их материалами в Англии, я понятия не имел, что это, как вы повторяете, «Кембриджская пятерка». Тогда и названия такого не было. В 1946 году я вернулся в Москву, и тут о ней стали говорить именно так. Видите ли, понятие «пятерка» — условное, никакого оперативного смысла за собой не скрывает. Ну, работали с нами пять человек, которые были приблизительно одновременно завербованы и привлечены к сотрудничеству. На самом деле это были совершенно разные люди. Хотя действительно знали друг друга по учебе в Кембридже и по ячейке компартии, в которой некоторые из них состояли. Я бы заметил, что, несмотря на все наши признания, Кернкросс в состав этой «пятерки» не входил. Он из той же самой плеяды, но был как-то отдельно от них. Ну а резидент Горский должен был с ними встречаться и обеспечивать, как в те годы формулировали, «поступление военно-политической информации»: планы Германии, ее намерения о нападении на СССР, отношение к этому Англии и Штатов, взаимоотношения англичан с американцами — в целом такой вот букет разведданных. И с 1940 года эта информация пошла от них валом.

— Владимир Борисович, ну неужели британская контрразведка настолько бездарно проморгала пятерых таких асов? Утечка-то была жуткая! Ведь эти пятеро занимали немалые посты в важных учреждениях.

— Эта утечка у них незаметна до тех пор, пока не начнется утечка у нас. А у нас в годы войны все было очень здорово организовано. Конспирация соблюдалась, как святой завет. Чтобы никто не смел догадаться, чем мы занимаемся, что имеем. Могу утверждать: до взрыва нашей атомной бомбы в 1949 году они не имели ясного представления, что у нас эта работа ведется и где что у нас делается. Предполагать же могли что угодно. Английские и американские физики отдавали должное нашим — Харитону, Флерову, Зельдовичу. Считали их крупными фигурами. Знали, что советская ядерная физика развивается успешно и какие-то намерения в отношении атомного оружия мы тоже имеем. Но они многое списывали на войну: трудности, безденежье, некогда русским этим заниматься. Первый взрыв нашей атомной бомбы 29 августа 1949 года был трагедией для их политиков и, понятно, разведчиков. По всем статьям проморгали.

— Владимир Борисович, а как пришли в разведку вы?

— Видите ли, я — кондовый научно-технический разведчик. Закончил Станкостроительный институт и о разведке вообще не думал. Не подозревал, что она есть, до войны об этом непременном виде человеческой деятельности народу никогда не говорили. А я учился и одновременно стал летать. Мечтал о военной авиации и со всей юной страстью откликнулся на призыв комсомола: умел стрелять, прыгать с парашютом, водил мотоцикл. Между прочим, до недавних пор ездил судить соревнования планеристов — я судья Всесоюзной, или как ее теперь назвать, категории.

И вдруг совершенно неожиданно вызывают на Старую площадь и долго-долго мурыжат. Всякие комиссии, разговоры, заполнение анкет, ждите-приходите. А в июне 1939 года приглашают в какое-то укромное место, отвозят в спецшколу и только там сообщают: вы будете разведчиком.