Генеральша и её куклы - [18]

Зачем, зачем тебя отдали в эту школу! Может, где‑то есть другая, хорошая школа, в которой учатся одни девочки? И ведь совсем недавно были, оказывается, такие школы и назывались красиво — женские гимназии. Но в школе совместного обучения домашняя девочка вроде той, о которой я тут рассказываю, очень быстро превращается в пугливое, стеснительное и не по годам задумчивое существо с полным набором ощущений собственной неполноценности.

Сравнительно недавно я поняла, что жизнь женщины можно разделить на семилетние фазы. И если средний срок этой жизни 70 лет (примерно столько прожили мои бабушка, мама и тётя – 70, 71 и 69), то это скорее не семь десятилетий, а десять семилетий, в каждом их которых с женщиной происходит заметная и важная метаморфоза.

До 7 лет ты – ребёнок, «куколка», и вот уже эта фаза тобой пройдена. Теперь ты – «большая девочка», о чём тебе постоянно будут напоминать дома и в школе. Эти вторые семь лет очень важны. Тут меньше любви и обожания со стороны окружающих, зато ты много нового узнаёшь про самое себя и впервые пытаешься понять, что ты такое. Глядя со стороны на девочку от 7 до 14, можно многое предугадать в её будущей женской судьбе. Например, то, что неуверенность в себе, стеснительность и неприязнь (на грани брезгливости) к существам другого пола останутся, в скрытой, конечно, форме, на всю жизнь.

В начальной школе девочка вела «Дневник наблюдений», удивительным образом сохранившийся и найденный несколько лет назад при разборке залежей книжного шкафа в старой квартире её матери. Там обнаружился маленький рассказ про муравья, который, благополучно преодолев все преграды, дополз по садовой дорожке до своего «домика», тащя на спине подсунутую ему девочкой кроху хлеба. И короткий стишок про осень: «Листопад, листопад, ты кружишься невпопад», к которому пририсован обведённый по контуру и раскрашенный жёлто–красным кленовый листок. Между страниц попадаются засушенные крылышки стрекоз и бабочек, узкие стебли травы и лепестки анютиных глазок. Иные страницы сплошь зарисованы кукольными фигурками и мордашками, неизменно напоминающими дошкольные фотографии самой девочки. Чем дальше, тем записи становятся длиннее, оттесняя рисунки на поля. Одна страница исписана названиями всех известных девочке на тот момент цветов, а другая – ответом на вопрос «Чем пахнет лето?». В тот год лето пахло: политыми грядками, сыростью после дождя, пенкой с кипящего варенья, разогретым асфальтом, мокрым бельём на веревке… парным молоком, домашним хлебом, речным камышом, дорожной пылью… вагоном поезда, брезентовой палаткой, морскими ракушками, лесным мхом, разрезанным арбузом…

По этим записям (запахам) нетрудно догадаться, что июнь девочка провела в городе, июль – в деревне, а август – в пионерлагере. Сама ли она придумала это записывать или учительница (литературы? ботаники?) дала на лето такое задание – теперь и не вспомнить. Скорее все‑таки, она записывала это для себя, просто так, из любви к писанию. Теперь я припоминаю, что девочка любила лежать в траве или на морском песке и наблюдать за тем, как движутся облака, она говорила, что различает там огромные фигуры людей, зверей и птиц, которые бывают видны только минуту–две, а потом превращаются в новые, ещё более причудливые фигуры. Словом, по натуре она была созерцательница. И до определённого возраста мысли и чувства её были заняты именно этим – созерцанием клубящейся и копошащейся вокруг природы.

Ах, как славно было бы и всегда жить так – наблюдать стрекоз и бабочек, прислушиваться к звукам и запахам леса и моря, рисовать кукол и следить за движением облаков! Но как только девочка начинает понемногу взрослеть, все это отодвигается на задний план, уступая место совсем иным чувствам и переживаниям.

…В начале шестого класса Люда Варенцова сказала, что для девочки самое главное – ноги. Мол, если ноги красивые, то лицо не обязательно, чтобы было красивое, можно и просто симпатичное (тут Люда явно имела в виду себя). А если ноги некрасивые, то и красивое лицо не поможет. Это сообщение произвело на меня очень сильное впечатление. В тот день я нарочно пошла из школы домой на некотором отдалении от Люды Варенцовой, чтобы как следует разглядеть её ноги. Люда была девочка высокая и крупная, ноги у неё были большие и полные, как у взрослой девушки. Я даже решила про себя (мне нравилось выдумывать всякие сравнения), что сзади ноги у Люды Варенцовой похожи на подошвы утюгов, если их поставить узким концом вниз. При этом правый утюжок немного загребал вовнутрь. «Ну, и что в них красивого? — думала я, идя следом за косолапившей впереди Людой. – У Любы Даниленко и то лучше!». Люба Даниленко была, напротив, девочка небольшая и худенькая, ноги у неё были прямые и ровные, как столбики, к тому же довольно длинные, что в те времена совершенно ещё не ценилось. Про Любу всезнающая Люда Варенцова объяснила, что у неё вообще никаких ног нет, а лучшие ноги в классе, без сомнения, у Оли Журавель, потому что они у неё похожи на перевёрнутые бутылочки, а это и есть классическая форма ног.

Придя домой, я зашла в спальню родителей, поставила перед маминым трюмо стул, влезла на него с ногами и стала внимательно разглядывать их в зеркале. Оказалось, что ноги у меня вообще ни на что не похожи – ни на бутылки, ни на столбики, ни на перевёрнутые утюги. Детские какие‑то ноги, жалкие. Коленки вовнутрь выпирают, а сами худые. Если даже плотно прижать одну коленку к другой, так, чтобы никакого просвета не осталось, то две мои ноги вместе будут, наверное, как одна нога Люды Варенцовой. Может, это потому, что я часто пропускаю уроки физкультуры? Я спрыгнула на пол, встала на носочки и стала ходить вокруг круглого стола с жёлтой бархатной скатертью, стоявшего посреди большой комнаты (девочки уверяли, что, если каждый день долго ходить на носочках, форма ног изменится). Я успела пройти только десять кругов, как вошла мама, и у нас произошёл следующий разговор.