Генеральная проверка - [99]

Не за то, что всюду знают

Цену — дочку кмета

И отца ее богатству

Меры-счету нету, —

А за ум ее, за сердце,

Доброе такое,

И за то, что очи Цены —

Небо голубое…[16]

Учитель стоит задумавшись у окна, потом опять начинает расхаживать между партами. Вдруг мальчик умоляет:

— Все, господин учитель! Кто знает больше, пусть продолжит. Я сколько знаю, столько и рассказал!

Учитель смотрит на него удивленно.

— Так не говорят, Гаврил!

— А как говорят?

— Спокойнее, учтивее. А так как ты отлично декламируешь, хотя и охрип, вот тебе книжка, прочти поэму до конца… Это в наказание за то, что ты ответил грубо. Ну, начинай! Медленно и громко!..

Дети радостно шумят. Учитель им показывает на прут, лежащий у классной доски, и они утихают. По комнате снова разносится голос Гаврила — хриплый, глухой, далекий. Слышится гудение железной печки. А когда мальчик доходит до конца поэмы, голос его почти исчезает:

А громада беспрерывно

Все растет незримо.

И бросает камень всякий,

Кто проходит мимо.

Ведь не так-то скоро слезы

Бедняцкие сохнут,

А в душе воспоминанья

Тяжкие не глохнут…

Учитель берет книжку у мальчика, кладет руку на его стриженую голову, тихо произносит:

— Садись! Сегодня ты хорошо ответил урок… Завтра Исай прочтет о господине Михалаки. А послезавтра — о Парижской коммуне.

«…Плачьте о Париже, столице разврата и цивилизации, школе шпионства и рабства. Плачьте, филантропы, о дворцах страшных вампиров и великих тиранов, о памятниках глупости и варварства, сооруженных из отсеченных глав стольких предтеч, стольких великих мыслителей и поэтов, из обглоданных костей стольких мучеников за хлеб насущный. Плачьте!»[17]

Весной ходили на речку. Там, среди полей и леса, слушали легенды о временах римского владычества:

«…Жил царь, которого звали Октавиан Август. Его именем названа наша река Огоста. Этот царь заставлял рабов искать для него золото в желтых песках реки. Раз в год рабам разрешалось видеться со своими близкими. Изрытую и пустынную местность вокруг и сейчас называют Свидня[18]. Много лет лили слезы люди на этой Свидне, до тех пор пока однажды от тяжелой их доли золото не превратилось в петуха, что вспорхнул и улетел далеко на Уральские горы, в Россию…»

Эта легенда Гаврилу нравилась больше всего. Ему все казалось, что он наяву видит петуха, который, блестя на солнце оперением, летит к далеким Уральским горам…

Вот с такими воспоминаниями об учителе Цеко Гаврил ушел учиться в Фердинанд, потом во Врачанскую мужскую гимназию. Исходил множество дорог и троп, познавая людей, их быт и жилища. Не ходил, а летал… Даже и сейчас эти двадцать километров из Выршеца до Врацы он, углубившись в свои воспоминания и тревоги, преодолел, не заметив.

Когда они подошли к Враце, Гаврил оставил своих товарищей в укромном месте, а сам осторожно миновал виноградник своего старого друга адвоката Ангела Анкова и постучал в его окошко. Ответа не последовало. Но когда он назвал свое имя, створка окна открылась, показалась голова испуганной хозяйки дома Доры Анковой. Женщина изумилась:

— Что ты здесь ищешь, Гаврил? Все вокруг оцеплено!

— Открой, Дора, потом поговорим!

— Птица и та не смогла бы пролететь, Гаврил, — продолжала женщина, — как же ты пробрался сюда?

— Как видишь, перелетел.

— Ужасно! — причитала Анкова. — Ужасно!

Он быстро вошел в дом и тяжело опустился на поданный ему стул.

— А теперь рассказывайте, какова обстановка во Враце? — начал он. — Почему молчите?

Хозяева смотрели на него с удивлением.

— Почему вы молчите?

Супруги Анковы не знали, с чего начать. Оправдываться или обвинять?

Он не отрывал от них взгляда.

— Говорите же! — попросил он. — Говорите!

9

«…И во Врачанском округе появилось это проклятое социал-демократическое колебание, которое парализует революционные силы целых округов, — писал Генов через несколько лет в работе «Уроки сентябрьского восстания». — Врачанский комитет за три дня до получения сигнала к восстанию ультимативно заявил ЦК, что, если не будет дано общего сигнала к восстанию, Врачанский округ поднимется и без сигнала. Но как только сигнал был получен, то под давлением «специалистов» — офицеров запаса, назначенных командовать восставшими во Враце, комитет решил «отложить» восстание до того момента, когда город подвергнут осаде повстанцы других околий…»

Сидя в доме Анковых, Генов не знал об этом фатальном решении «специалистов». Он настаивал на том, чтобы его связали с секретарем городской партийной организации Георгием Константиновым, но ему сказали, что город оцеплен и продолжаются аресты, хватают всех подряд, даже детей и стариков.

— Двадцать первого числа состоялось совещание, — объяснили Анковы, — и на нем было решено ждать помощи извне.

— Кто решил? — гневно спросил Генов. — Кто?

— Комитет.

— Какой комитет?

— Окружной.

— Пока еще секретарем окружного комитета являюсь я. Так кто же решил?

Еще осенью 1920 года Генов был избран в состав окружного комитета партии, а весной 1922 года стал секретарем. Он завоевал признание всего края.

«Что он им говорил, не знаю, — вспоминал старый коммунист Иван Андреев, — но, бывало, как сядет с крестьянами в Соточино на камнях или на бревнах, как разговорится с ними, часами просиживали, а после этого попробуй скажи им хоть одно недоброе слово о Гавриле, глаза тебе выцарапают за это».