Генеральная проверка - [32]

В это раннее утро девятого июня заговорщики готовились посетить дворец Врана. Как известно из документов, в двух автомобилях, эскортируемых гвардейским эскадроном, находились профессор Цанков, Боян Смилов, журналист и полковник Цанев, бывший начальник дворцовой охраны. В первом автомобиле ехали профессор, Боян Смилов и полковник Цанев. Во втором — журналист и некто капитан Каракулаков.

Машины и гвардейский эскадрон направлялись по бульвару Царя Освободителя. Кортеж двигался медленно и торжественно. В тишине улицы ритмично раздавалось цоканье копыт. Не было ни оваций, ни криков «ура». В дневнике, на который мы уже неоднократно ссылались, записано: «…Город будто вымер. И только торжественный галоп эскадрона эхом отдавался в стенах домов и каменным водопадом низвергался в улицы». Далее автор пускается в подробное описание чувств, которые волновали его и мучили в «этой торжественной обстановке безмолвной покорности, — чувств отчужденности и отвращения ко всему, ощущения собственной слабости и беспомощности, даже своей вины и мучительных попыток проникнуть в мысли и волнения этих обветренных и загоревших под солнцем солдат в ранний час того исторического утра». «Понимают ли они смысл драмы, в которой молчаливо участвуют? — задает он вопрос. — И не получится ли так, что завтра, когда всем станет ясно, что же произошло, в их крестьянские сердца закрадется сожаление о случившемся?..» Вопросы, вопросы, вопросы!..

А утро было поистине великолепным! Кортеж торжественно и размеренно продолжал свое движение по длинному бульвару. По обеим его сторонам цветущие каштаны раскинули свои кроны. От парка доносился аромат цветов и сосновой смолы. В листве деревьев самозабвенно пели птицы. Тяжелые мысли и чувство раздвоенности постепенно уступали место радостному настроению. Брали верх мысли о долге перед будущим.

— Запомните, капитан, — говорил журналист, глядя на эскадрон, — сегодня мы с вами пишем историю Болгарии.

— Вы совершенно правы, господин министр!

— Посмотрите на онемевший город. На мертвые дома. А этот торжественный галоп эскадрона. Об этом будут слагаться и песни, и стихи! Естественно, сейчас мы еще не в состоянии до конца осознать смысл случившегося, но после того как улягутся страсти, станет возможно отделить праведные дела от неправедных… Что там происходит? Ах, это одна из лошадей поскользнулась и упала на желтой брусчатке. Смотрите, как быстро выбрался кавалерист из-под упавшего коня, как поднял его на ноги и снова в мгновение ока вскочил в седло! Какая ловкость!

— Все кавалеристы — ловкие парни, господин министр! Уж я-то знаю.

— Вы кавалерист, капитан?

— Так точно, господин министр! И горжусь этим!

— У вас есть для этого основания. Какое умное и благородное животное лошадь! И что, особенно важно — преданное животное! Более преданное, чем человек. Стоит наезднику упасть с коня, как тот сразу же останавливается и ждет, когда наездник снова на него сядет.

— Да, господин министр, такое случалось и со мной.

— Не то что осел, который вечно норовит лягнуть упавшего человека, — продолжал словоохотливый министр. — Запомните это, капитан. И учитывайте в жизни! — улыбнулся он.

— Да, господин министр.

И оба весело рассмеялись. Им понравилось собственное остроумие. А в первом автомобиле в это время разговор шел о «юридических аспектах». Цанков говорил Смилову:

— С юридической точки зрения мы неуязвимы.

— В определенном смысле это так, — отвечал на это Смилов. — Но все же следует признать, что мы нарушили конституцию. И это может смутить его величество.

— Его величество поймет нас, господин Смилов. А вам я советую избавиться от этих пораженческих настроений. Это не в интересах нашего общего дела. Конституция и без того уже изрядно устарела.

— Господин профессор, мы должны быть готовы к любым случайностям. Разумеется, в присутствии его величества следует избегать упоминания о какой бы то ни было конституции.

Наступило неловкое молчание. Цанков первым нарушил его:

— Вам впервые предстоит аудиенция у его величества, господин Смилов?

— Нет, господин профессор, во второй раз, но все же я волнуюсь.

— Должен признаться, я тоже волнуюсь! Особенно меня беспокоят указы. Представьте себе, вдруг он откажется их подписать?

— Что вы, господин профессор, говорите? Он ведь лично благословил нас на это дело. Он не может не подписать их.

— А если сошлется на конституцию?..

— Какое значение имеет конституция, господин профессор? Попранная конституция — это уже не конституция. Вы сами юрист и понимаете, что это значит.

— Да, вы правы, господин Смилов. Но прерогативы его величества священны!

— Совершенно верно, священны! Однако и прерогативы народа тоже священны!

— Кому какое дело до народа, господин Смилов? — нахмурился профессор, и глаза его стали еще больше косить. — Кому какое дело до народа!

Кортеж миновал каменный мост, за которым начиналась ограда дворца Врана. Эскадрон перешел на рысь. Полковник Цанев поправил на голове фуражку, пробежал пальцами по пуговицам летнего кителя, бросил взгляд на свои сапоги. Они блестели. Весь его вид был безукоризненным.

— Как вы импозантны! — восхитился профессор.