Генералиссимус князь Суворов - [400]

В этом смысле понимают Суворова некоторые, весьма немногие, и взгляд их вернее прочих. Натура Суворова отличалась самостоятельностью, непосредственностью; подражание, заимствование диаметрально противоположны её основным свойствам, а принуждение, насилование себя - тем паче. Он с ранних лет был предоставлен самому себе, проводил большую часть времени в одиночестве, беседуя не с людьми, а с книгами, чуждался больших собраний, избегал даже игр, - вот когда под эксцентрические особенности его натуры был подведен житейский фундамент. Поступив потом в полк, он предался физически и морально своей всепоглощающей страсти к военному делу, не имел досугов, не бывал в обществе и продолжал держаться прежнего пути, полный мечтами о будущем. При природной закваске и таких условиях, в нем неизбежно должны были развиться особенности, не подходящие к общепринятым формам жизни; веселый, подвижный, юркий характер придал странностям направление шутливое, потешное, а долговременная солдатская служба, не номинальная, а заправская, без отгуливаний и уступок, наложила на шутки и потешные выходки Суворова грубоватый характер, пахнувший лагерем, солдатской палаткой. Когда же при расширившейся служебной сфере и оказанных заслугах, он натыкался на неприятности, на несправедливости и получал чувствительные уколы своему самолюбию, в нем, соответственно свойствам его ума, стал развиваться сарказм, и шутки делались все более едкими и злыми. Таким образом сформировался Суворов - чудак, портрет которого в главных чертах известен каждому.

Сформировался он не сразу; было бы большою ошибкой предполагать, что Суворов -чудак проявлялся одинаково во всю свою жизнь. Например, мы находим в 80-х годах в его деревенском доме стенные зеркала, а в 90-х годах он уже их не переносил; в начале службы он держал своих верховых лошадей, а в конце уже нет и ездил на казачьих. Если разница существовала в мелочах, то тем скорее она должна была высказаться в важном, потому что человек маленький и человек большой - сами собой уже составляли разницу. Внутренний человек оставался один и тот же, но человек практической жизни изменялся: сначала сдерживался больше, потом меньше, а под конец и вовсе не сдерживался. Не все его поступки и не всегда укладываются под это объяснение; зачастую он дозволяет себе, по отношению например к Потемкину, многое такое, что совсем не ладится с его обычным поведением относительно всесильного временщика. Но эта неровность, эти порывы лучше всего и доказывают, что Суворов сдерживал себя, но что ему не всегда удавалось сладить со своей натурой. В отношениях его к Зубову таких неровностей уже почти не замечается: следить за собою можно было меньше.

Таким образом, Суворов явился в Европу с полным проявлением своей эксцентрической натуры и представил своею особой обширное поле для наблюдений иностранцев, не привычных к подобного рода развитию личности. Победная итальянская кампания и эпический швейцарский поход, усилившие его военную славу, увеличили внимание и к его странностям. Ничто не осталось незамеченным в образе его жизни, занятий, в обращении с людьми, в одежде, не говоря уже про те выходки, которые выделялись своею экстраординарностью в его ординарном для привычного глаза чудачестве. А таких выходок было не мало. В Праге ему представлялся австрийский генерал, большого роста, которым он почему-то имел причину быть недовольным (может быть Бельгард). Суворов поспешно вышел в приемную, схватил стул, встал на него, поцеловал генерала и, обратившись к присутствующим, сказал: "это великий человек, он вот меня там-то не послушал", а потом повторил свои слова по-немецки. Генерал побледнел, а Суворов перестал обращать на него внимание. В Праге же один из местных вельмож давал бал; была приготовлена пышная встреча генералиссимусу, вся лестница уставлена сверху до низу растениями и от верху же до низу протягивались по ней две шпалеры нарядных дам. Выйдя из кареты и подойдя к лестнице, Суворов сделал "такую непристойность, которая заставила дам отвернуться" (вероятно высморкался по- солдатски), а Прошка подал ему сейчас полотенце обтереть руки. Суворов пошел по лестнице, раскланиваясь на обе стороны; на верху его встретили музыкой, и одна из дам (беременная) запела: "славься сим Екатерина". Суворов слушал с видимым удовольствием, потом подошел к певице, перекрестил ей будущего ребенка и поцеловал ее в лоб, отчего она вся вспыхнула. Начались танцы; Суворов ходил и смотрел на танцующих; когда же заиграли вальс, и пары понеслись одна за другой, он подхватил своего адъютанта и пошел с ним вальсировать не в такт, в противоположную сторону, беспрестанно сталкиваясь с танцующими. Обходя затем разные комнаты, наполненные гостями, он заметил прозрачную картину, изображавшую знаменитое отступление Моро (в 1796 году). Суворов посмотрел на нее и обратился к хозяину с вопросом, не желает ли он видеть на самом деле, как Моро ретировался; хозяин хотя и не понял вопроса, однако отвечал из вежливости утвердительно. "Вот как", сказал Суворов, побежал по комнатам, спустился с лестницы, сел в карету и уехал домой. Говорили потом, что вся эта неприличная сцена была разыграна Суворовым потому, что хозяйка дома была дочь Тугута