Генералиссимус князь Суворов - [393]
Мы уже знаем, когда и из-за чего началась дурная репутация Суворова в западной Европе; война 1799 года раздула эту славу до геркулесовых столбов нелепости. Суворов был страшен для Франции и иноземных сторонников французской революции, как не был страшен ни один полководец коалиции с самого начала революционных войн. Он олицетворял собою неприятельское вторжение и кровавую контрреволюцию, а ручательством в успехе гибельного для республики предприятия служило его дарование, гласно отрицаемое, но признаваемое с ужасом в глубине смущенной души. Да и как было не бояться этого скифа или гунна, когда два из лучших полководцев республики не могли отразить его ударов, а французские войска, семь лет победоносно противостоявшие образцовым европейским армиям, были им раз за разом побиваемы наголову? При таких условиях всякие выдумки и пасквили насчет Суворова представляются для того времени естественными и понятными; логичность этой ненависти подкрепляется еще диаметрально-противоположными революционным идеям правительственными принципами Императора Павла и малою культурою, интеллектуальною и материальною, той отдаленной страны, откуда появились грозные полчища для разрушения дела, вовсе до них не касающегося. Но затем, когда острая пора миновала, настоящее сделалось прошедшим и перешло в область истории, угол зрения должен бы был измениться. Если мы этого еще не дождались, и о Суворове сохраняются в западных литературах неверные понятия, то причин тому много: оскорбленная национальная гордость; издавна усвоенная точка зрения на Россию и на все русское; слишком поверхностное знакомство с оригинальною личностью Суворова, о которой и в России имеются лишь смутные понятия; своеобразные свойства его военного дарования; наконец, едва ли не больше всего, его чудачество. О последнем будет говориться подробнее впоследствии.
Дабы показать, какого рода сведения о Суворове, вращавшиеся во время последней его войны, перешли в литературу, несмотря на очевидную их нелепость, достаточен будет один пример. Генуэзский антиреволюционный комитет будто бы обещал Суворову 7 миллионов франков, в виде содействия для изгнания Французов из Ривьеры, и фельдмаршал отвечал комитету письмом. Довольно привести заголовок этого письма: "Возвышеннейший, могущественнейший, превосходительнейший господин, граф Суворов, слуга Божий и угодника его Николая чудотворца, кавалер орденов Тигра, Скорпиона, Барса и св. Александра Невского, главнокомандующий австро-русскими войсками в четырех частях света, в странах австралийских и иных, если какие существуют, поборник царей, разрушитель республик, архимандрит и епископ греческой церкви, представитель четырех орденов римского исповедания, архикатолик и прочая, и прочая, и прочая" 10. Очевидно, письмо есть просто карикатура на Суворова и на издаваемые под монархическим правлением документы, а появление этого выдуманного послания в одном из современных французских журналов объясняется революционными тенденциями. Но остается не вразумительным, каким образом эта карикатура была принята за чистую монету и попала в мемуары правительственного лица, изданные четвертью столетия позже?
Конечно не всякий иностранный писатель принимает подобные "документы" за исторический материал, но зато мало кто из них решается идти прямо наперекор общесложившимся понятиям о русском полководце, хотя бы эти понятия он не разделял. Для доказательства, к каким ухищрениям прибегают критики Суворова, чтобы не поставить его на слишком высокий пьедестал, приведем тираду из одного позднейшего о нем сочинения. "Когда воспроизводишь портрет Суворова", говорит автор: "следует принять в расчет и вес его большой сабли. Тюренн, Конде, Фридрих, Наполеон носили шпагу; за Суворовым тащилась сабля, оружие солдатское; для обыкновенного человека различие тут не велико, но для философа огромное. Магомет носил саблю, Вашингтон шпагу. В шпаге есть что-то божественное; она и ранит, и убивает, но не терзает плоть, не уродует тело, не отсекает члены. Шпага красуется около весов юстиции; рука архангела подымает к небесам пламенное лезвие шпаги же. Сабля, при ударе, наклоняется к земле; она более шпаги удалена от головы и сердца" >6. Любопытно знать, чем бы автор указываемой книги заменил свое рассуждение, если бы ему было известно, что Суворов носил иногда саблю, иногда подобие тесака, а иногда и ровно ничего, кроме нагайки?
Не все смотрят на Суворова свысока, толкуя о нем вкривь и вкось, лишь бы обойти правду; но такие исключения не многочисленны и принадлежат к первым годам нынешнего и к последним прошлого столетия. Тогда слишком резко кидалась в глаза истина, что где Суворов, там и победа. Гримм, пораженный зрелищем неудач русских войск Германа и Корсакова, пишет гр. Воронцову, что "следовало бы иметь еще двух или трех запасных Суворовых, дабы они находились всюду во главе войск". В 1807 году, на балу в тюльерийском дворце, Макдональд обратился к стоявшему возле него русскому посланнику и, указывая на окружавших Наполеона лиц, заметил: "не видать бы этой челяди тюльерийского дворца, если бы у вас нашелся другой Суворов". Один из иностранных писателей того времени говорит, что "Суворов всегда будет гордостью и славой русских армий, и имя его долгое время будет служить боевым их кликом". И точно, наступившая вскоре эпоха Наполеоновских войн была наибольшим поклонением Суворову; в эту пору имя его неумолчно слышалось в песнях русских солдат, даже народа, и сделалось национальною драгоценностью. Когда, после кончины Аркадия Суворова в 1811 году, дети его, внуки генералиссимуса, остались при скудных средствах существования, и Император Александр I, во уважение заслуг деда, назначил им 20,000 руб. ежегодного пособия, то все русское общество встретило с горячим сочувствием и благодарностью эту справедливую милость Государя. Имя Суворова продолжало жить и в последующее Николаевское время; в войсках еще пелись песни о Суворовских делах и походах, загроможденные вымыслами; в казармах еще рассказывались анекдоты, большею частию небывалые, о подвигах и причудах генералиссимуса... Теперь все миновало, но зато настало время истории
