Генерал Юденич - [8]

   — Задача ясна, господин профессор. Какими инструментами разрешается мне пользоваться при съёмке местности?

   — Ваш инструмент — суворовский глазомер, карандаш и лист ватманной бумаги.

   — Срок готовности карты ротной позиции?

   — К утру завтрашнего дня, поручик.

   — Могу ли к вам обращаться с вопросами, господин профессор?

   — Ради Бога, поручик.

   — Тогда позвольте уточнить на местности...

   — Господин поручик, спрашивать о чём-то по картографии разрешаю только после сдачи вашей работы...

Впрочем, слушатели академии такие выезды в поле на Глазомерные картографические съёмки любили: автомобилей ещё не существовало и умение быстро передвигаться на коне на большие расстояния и не утомляясь являлось составной частью боевой подготовки будущих офицеров Генерального штаба. Даже пехотные офицеры гордились качеством кавалерийской выправки.

Академия, расположенная в самом центре столицы, своих лошадей не имела. Они вместе с конными вестовыми выделялись кавалерийскими полками лейб-гвардии, расквартированными в окрестностях Санкт-Петербурга — Кирасирскими Его Императорского Величества и Её Императорского величества, Драгунским, Конно-Гренадёрским, Гусарским, Уланским. Эти полки стояли в Петергофе, Царском Селе, Гатчине.

Поручику Николаю Юденичу вместе со своими однокурсниками пришлось участвовать в параде в Красном Селе.

Тот красносельский парад красочно описал подъесаул П. Н. Краснов, будущий белый атаман Донского казачьего войска и один из крупнейших писателей русского зарубежья:

«Ничего не предвещало солнца, а между тем оно должно было быть, должно было осиять венчанного царя, Божия помазанника. Так верили седые генералы, начальники дивизий, командиры бригад и полков, в ярких лентах и орденах насупившись смотревшие, как чистились их люди, так верили молодые офицеры, старые фельдфебели и солдаты всех сроков службы...

В сказочной красоте и величии должен был явиться перед своим войском царь, солнцем осиянный, прекрасный, великолепный и далёкий. Не от мира сего. «Так было всегда, — говорили старые люди, — что какая бы погода ни была, но государя неизменно сопровождало солнце». И одни видели в этом милость Божию, чудо, явленное народу в подтверждение того, что царь не людьми поставлен, но Богом, другие, скептики и маловеры, усматривали в этом отличную работу Пулковской обсерватории, знающей, когда будет какая погода, третьи, молодёжь, сами мало видевшие, считали, что это просто случай...

Всё поле покрылось тёмными квадратами пехотных колонн. Краснели погоны, и тускло виднелось золото и серебро офицерских уборов. Сзади пехоты неподвижно вытянулись запряжки артиллерии и банник в банник, дуло в дуло выровнялись орудия. Великий князь на караковом коне, с седлом, покрытым вальтрапом с каракулем, объехал полки...

Так же серо было небо, и туман клубился шапкой над Дудергофом, скрывая его леса и дачи. Сзади валика длинной пёстрой лентой на зелёном лугу стояли полки кавалерии. Белой широкой полосой лежала кирасирская дивизия, три пятна — красное, синее и малиновое — обозначали казаков, а левее тёмная вторая дивизия заканчивалась пёстрым белым с красным пятном гусарского полка. У самой Лабораторной рощи, хмурой, набухшей от дождя, стояли пушки и видны были всадники конных батарей.

Равнялись последний раз. Проверяли по шнуру носки. Бегом разбежались по местам жалонёры и пешие линейные кавалерии сели на лошадей...

Подле валика на стульях и скамейках, ещё с раннего утра, принесённые денщиками, сидели и стояли зрители, больше дамы и барышни, дети, офицеры штабов, изредка виднелась хорошо одетая штатская фигура, умилённо смотревшая на войска. Все лица были повёрнуты в сторону Красного Села. Туда же смотрел, небрежно сидя на коне с обнажённой шашкой в руке, великий князь Владимир Александрович и разговаривал громким голосом, звучавшим на всё поле, со своим начальником штаба, статным, седым, стройным генералом.

   — Едет, ваше высочество, — почтительно прервал его начальник штаба, указывая глазами на Красное Село.

Оттуда вылетела тройка и быстро приближалась к пёстрой группе, стоявшей между народом и Красным Селом. Там была свита, лошадь государя и коляска императрицы.

Великий князь нахмурился и посмотрел на Дудергоф. Из серых туч ясно отделилась его косматая, покрытая елями, соснами и орехом вершина, и ветер рвал в клочья туманы рад ним, и обнажились верхние дачи. Внизу отчётливо стали видны павильоны и галерея татарского ресторана. Но солнца не было.

Коляска подлетела к свите и остановилась. Великий князь посмотрел на часы. Было без двух минут одиннадцать.

   — Точен, — сказал он начальнику штаба, — как отец, как лёд...

Он незаметно, мелким крестом перекрестился. Волнение Отразилось на его красивом холёном лице.

   — Па-гад! Сми-гно! — скомандовал он. — Батальоны, на пле-чо!

И точно ёж поднялся над бурым мокрым полем: пехота ощетинилась штыками.

   — По полкам, слу-шай, на ка-га-аул!.. — Великий князь поднял свою рослую лошадь в галоп и тяжело поскакал навстречу государю.

Нарушая общую тишину резкими отрывистыми звуками, играли гвардейский поход трубачи собственного его величества конвоя. Государь поздоровался с казаками, и «ура!» вспыхнуло на правом фланге. Государь подъезжал к полку военных училищ. Полк вздрогнул двумя резкими толчками, юнкера взяли на караул, и тысяча молодых лиц повернулась в сторону государя.