«Генерал Сорви-Голова». «Попаданец» против Британской Империи - [27]

Отсмеявшись, Дато пожал приятелю руку, после чего подошел к столу, стоявшему возле окна, и сел спиной к стене, положив коробку маузера себе на колени. Заметив, что крышка кобуры открыта, Троцкий подивился звериной осторожности абрека, который, даже находясь в доме друга, садится так, чтобы видеть вход в дом, и держит оружие под рукой.

Через пару минут в комнате появился Самсон в компании женщин, споро заставивших стол едой. Проводив удаляющихся женщин задумчивым взглядом, хозяин разлил вино по стаканам, возвещая начало позднего ужина. За исключением нескольких обязательных здравиц, ужин прошел в молчании. Туташхиа ничего не говорил, а Гогечиладзе и Троцкий не решались самостоятельно начать разговор о делах.

Насытившись, абрек вынул из-за пазухи чохи короткую трубку с тонким чубуком и кисет с табаком. Тщательно раскурив ее, он выдохнул струйку дыма, блаженно прикрыл глаза и расслабленно откинулся на стену. Сделав пару затяжек, он открыл глаза и сказал в никуда, как бы продолжая свой мысленный с кем-то разговор:

– На Саргиси Гонгадзе я зря грешил, убили его третьего дня. Да не просто убили – пытали перед смертью. Видно, те шакалы это сделали, которых я вместе со Львом у водопада положил, они на встречу вместо Саргиси пришли, больше некому… А Гогуа Чантурия я навестил… навестил, да… Оплакивают теперь и его, и четверых его нукеров. Нукеры, те хоть как мужчины умерли, с оружием в руках, а этот… – Туташхиа презрительно фыркнул, подбирая оскорбительный эпитет, но, не найдя подходящего сравнения, продолжил: – На коленях ползал, выл как баба, про кунака своего, почти что брата, все, что знал, рассказал. Кинжал об такого паскудника марать не стал. Жалко хорошую сталь пачкать. Застрелил я его. Одно хорошо – знаю теперь, где кровника искать.

– Так ведь у вас, грузин, вроде бы нет кровной мести? – судорожно сглатывая, выдавил Троцкий, впечатленный спокойствием и бесстрастностью рассказа Туташхиа о убийстве пяти человек.

– У картвелов нет, – равнодушно пожал плечами абрек, – а я хевсур, мы мстим. Закон у нас такой. Да, Лев! В Одессу вместе теперь поедем. Чантурия сказал, что Цхададзе нынче там обретается. Дело свое держит.

– Дато батоно! Ти хоть расскажы, как там, в усадьбе Чантурия дэло прошло? – умоляюще протянул Самсон. – Завтра луды прыдут, расспрашывать станут, а я и не знаю ничего.

– Как прошло, говоришь? Спокойно прошло, как в городе говорят, без эмоций… От водопада я к Саргиси поехал, как раз на похороны успел. Мне его отец рассказал, как он сына растерзанного нашел. Ему пятки на костре поджаривали. Соболезнование я сделал, про смерть шакалов у водопада рассказал. Утешил старика немного. Старик Гонгадзе плакал и в ноги мне кланялся… – Туташхиа смущенно замолчал на мгновение, но, затянувшись табачным дымом, справился с собой и продолжил: – Как похороны закончились, я к дому Чантурия поехал.

Приезжаю, день еще вроде, а ворота в усадьбу закрыты. У ворот нукер стоит, оружием обвешанный, как на войну собрался. Я ему вежливо так говорю, проводи, мол, к хозяину, поговорить нужно. Тут Чантурия меня с балкона заметил и визжит, как свинья: «Убейте его! Убейте!». Нукер за винтовку, я за маузер. Умер нукер. Захожу во двор, коня я у ворот оставил, вдруг убьют – жалко, смотрю, там еще двое. Один в меня из винтовки палит, второй из револьвера. Хорошо стреляли джигиты, даже чоху мне пулей порвали, но я лучше умею. Как умерли они, я маузер перезарядил и в дом пошел. Слугу поймал, спрашиваю – где хозяин? Он мне проблеял, как баран, что Чантурия на втором этаже с охранником в кабинете закрылся. Пришлось подниматься. Там дверь, белая с золотом, как в господском доме, ну, думаю, – кабинет. К двери подошел, стучу вежливо, правда, к стене прижался, а из-за двери из «нагана» стреляют. Я стою, выстрелы считаю. Как семь штук насчитал, дверь ногой выбил, а сам заходить не стал. Правильно сделал, нукер там умный стоял. Как дверь открылась, он из второго револьвера выстрелил. А я не захожу. Дверь пну, она откроется – нукер выстрелит. А меня – не видит. Вот так стою, дверь пинаю, а как стрелка увидел – сам выстрелил. Упал нукер. Зашел я в кабинет, там он на полу лежит. Стонет, за живот держится. Жалко его стало – дострелил. А Чантурия, как только меня увидел, маузер свой на пол бросил, сам на колени упал, давай ползать и скулить, как собака побитая. Как он все мне рассказал – убил я его. Руку правую ему резать не стал, не воин он – торгаш, да трус вдобавок. Как сдох он, я все деньги да все ценное в кабинете собрал, оружие все поднял. Коль и мне в Батум ехать нужно, я для Льва лошадь в конюшне прихватил, потом еще одну взял – вьючную. На нее хабар да оружие погрузил и к тебе поехал. Перед отъездом слугам сказал, кто их хозяина убил. Мне стыдиться-прятаться нечего.

Закончив рассказ, Туташхиа очередной раз пыхнул трубочкой и замолчал. Когда трубка погасла, он, решая, стоит ли раскурить еще одну, посмотрел на кисет. Видимо, усталость взяла свое, и абрек, убрав курительные принадлежности, повернулся к хозяину дома:

– Самсон! Принеси еще одно одеяло, я рядом со Львом лягу. Завтра все нужное в дорогу соберем, как-никак, а до Батума полтораста верст, а послезавтра, помолясь, в путь отправимся. А может, в Тифлис вернемся да на поезд сядем, а, Лев?