Генерал, рожденный революцией - [71]

Вся команда немедленно приступила к подготовке похода, а сам Пролыгин как машинист начал готовить поезд к отправке. Сначала он прошелся вдоль броневых вагонов, обстучав молотком все колеса и смазывая маслом подшипники. К бронепоезду было прицеплено несколько платформ с рельсами и шпалами — на случай аварии. Пролыгин осмотрел и их. После этого заправил топку и, когда пар в котле поднялся до нужного давления, раза два прокрутил колеса на холостом ходу.

Все это время за ним по пятам ходила группа солдат, видимо все еще не совсем веря, что он способен справиться с управлением паровозом. Пролыгин вполне понимал их, поэтому не только не прогонял, но и часто деловито просил: «Помоги-ка, браток, смазать втулку шатуна. Вот эту, эту... Ага. А теперь давайте проверим сальники... Порядок!» И эта демонстрация знания деталей механизма помогла окончательно рассеять все сомнения команды. Поэтому, когда к восьми часам утра Пролыгин дал приказ занять свои места, он уже знал, что является полным хозяином положения и может рассчитывать на людей до конца.

Вместе с Яшей и еще одним солдатом из технической команды он поднялся в будку машиниста, дал свисток и начал выезжать из тупика на разъезд.

Офицер, которого Соловьев встретил на улице Несвижа, был и в самом деле Виктор Иванович Евгеньев.

После ссоры с женой он целых два дня сидел почти безвыходно в своей комнате. К комиссару Гродскому он, конечно, не пошел, ведь туда пошел Веригин! Внутренне он ощущал, что если ему и нужно пойти к кому-либо, то, вероятно, к большевикам, как это и предлагала Беллочка. Но вся беда как раз в том, что она, предлагая это, давала конкретный адрес Мясникова. И тут у Евгеньева в голове все начинало путаться. Каждый раз, когда он вспоминал свою встречу с этим человеком в поезде, им овладевало какое-то чувство неловкости за свое поведение. Да, уже тогда он понимал, что перед ним человек не просто хорошо образованный и воспитанный, но и обладающий непоколебимыми убеждениями и той внутренней силой, которая отличает по-настоящему незаурядных людей. Но Евгеньев тогда, совсем еще не превыкший совмещать в своем представлении понятия «офицер» и «политик», разговаривал с Мясниковым надменным и даже оскорбительным тоном. И как же теперь он пойдет к нему и что скажет? «Вот, мол, я теперь все понял и поверил в ваши идеи?» Чушь, ни во что он еще не поверил и ни в чем не уверен!

Да, но Беллочка в одном права: его колебания не могут длиться бесконечно. В стране уже поднялась буря, и она быстро сметет всякого, кто не поспешил ухватиться за что-то крепкое, имеющее сильные корни или фундамент. И раз он по личным соображениям не может пойти к самому Мясникову, то все же к кому-то надо пойти.

Тут он вспомнил о руководителе армейских большевиков Рогозинском. Этот офицер, вчера такой же поручик, как он сам, теперь стал во главе какого-то «военно-революционного комитета» армии, намеревающегося после проведения армейского съезда взять в свои руки командование армией. К этому уже легче пойти и спросить: «Скажите-ка, голубчик, ведь вы тоже наверняка не из рабочих и крестьян, что же побудило вас стать большевиком? Неужели вы не понимаете, что Россия не может существовать без армии, а армия — без дисциплины, без подчинения младших старшим, солдат — офицерам? А ваша революция есть бунт солдат против офицеров, то есть она призвана погубить армию, а стало быть, и Россию! Так зачем же вы пошли на это? Из честолюбия, из желания стать солдатским кумиром, «вождем», а там хоть трава не расти? Или у вас действительно есть какая-то иная правда, которую я еще не могу постигнуть? Так какая она, скажите, поделитесь, чтобы я тоже мог разобраться в этом кавардаке, знать, куда мне идти, с кем и зачем...»

Евгеньев считал, что в эти дни имеет право обращаться с такими вопросами к любому офицеру и ждать ответа. Думая так, он наконец собрался в тот дождливый вечер к Рогозинскому, когда встретил Соловьева. И пока шагал рядом с ним к дому, где помещался военревком армии, вдруг посмотрел на предстоящий разговор совсем иными глазами. Во-первых, он понял, что этому разговору помешает шагающий рядом человек, который, конечно, был большевиком. Да и сам Рогозинский едва ли станет разговаривать с невесть откуда взявшимся летчиком о том, почему он выбрал этот, а не иной жизненный путь. Скорее всего, он примет Евгеньева за провокатора, подосланного штабом. От этой мысли ему стало так не по себе, что он немедленно повернулся и пошел назад.

Но, не дойдя до своего дома, он остановился, потрясенный: что же, выходит, ему некуда идти? Ни к комиссару Гродскому, ни к Рогозинскому? «То есть как это — некуда? — тут же спросил он самого себя. — Ты же знаешь... Туда, к гренадерам! Да, да! Как сказал в тот день капитан Веригин? «Мы это дело так не оставим». Я должен был сразу же догадаться, что если прольется кровь (как уверенно говорила об этом Изабелла), то прежде всего там, в Гренадерском корпусе...»

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Бронепоезд, непрерывно давая гудки, подошел к небольшому обветшалому зданию станции Синявка и остановился. В прифронтовой полосе, где движение обычных поездов почти не было, а воинские и санитарные эшелоны отправлялись с ведома военных властей, неожиданное появление бронепоезда вызвало страшный переполох.