Генерал, рожденный революцией - [25]

«...По важнейшему боевому вопросу, накануне критического дня 20 октября, двое «видных большевиков» в непартийной печати, и притом именно в такой газете, которая по данному вопросу идет об руку с буржуазией против рабочей партии, в такой газете нападают на неопубликованное решение центра партии!.. — писал он. — И по такому вопросу, после принятия центром решения, оспаривать это неопубликованное решение перед Родзянками и Керенскими, в газете непартийной — можно ли себе представить поступок более изменнический, более штрейкбрехерский?..»

И, требуя немедленного исключения обоих предателей из партии, Ленин продолжал:

«Что касается до положения вопроса о восстании теперь, так близко к 20 октября, то я издалека не могу судить, насколько именно испорчено дело штрейкбрехерским выступлением в непартийной печати. Несомненно, что практический вред нанесен очень большой. Для исправления дела надо прежде всего восстановить единство большевистского фронта исключением штрейкбрехеров...»

Между тем Временное правительство начало лихорадочно готовиться к подавлению восстания. В ставку полетели шифрограммы с требованием срочно направить с фронта верные войска, туда же выехали доверенные лица для координации действий. Сам же Петроград был разбит на районы, в каждом из которых создавались конные и пешие отряды казаков, юнкеров и других сил.

Об этом внезапном и коренном изменении политической ситуации в Северо-Западном комитете РСДРП (б) еще ничего не знали. Конечно, Мясникова и его товарищей несколько удивляло то, что в последние дни из ЦК не поступало никаких сведений ни о сроке начала восстания, ни о том, надо ли посылать туда обещанный корпус. «Но в общем-то минчане были уверены, что, когда понадобится, им и знать дадут, и скажут, что и как делать поэтому не торопились ни с перевыборами корпусных армейских комитетов, ни с подтягиванием верных чаете к Минску.

А вот враги здесь уже знали все и разрабатывали планы в соответствии с новой обстановкой. И в этом большевики могли убедиться, если бы им удалось в тот же вече 22 октября заглянуть в штаб фронта...

— Будьте добры объяснить, господин генерал, что за странные вещи происходят в вашем Гренадерском корпусе? — строго, тоном инспектирующего, спрашивал Чернов, вперив свои жгуче-черные глаза в лицо главнокомандующего фронтом Балуева.

Штаб фронта помещался в здании гимназии, и они сидели в бывшем кабинете директора, под золоченой рамой, из которой полгода тому назад был вынут портрет последнего императора российского и сбиты двуглавые орлы с верхних углов рамы. Было непонятно, почему предшественники Балуева, генералы Эверт, Гурко и Деникин, в течение четырех месяцев сменившие друг друга в этом кабинете, не сняли со стены эту пустую и искореженную раму, вызывающую у каждого посетителя недоумение нежелательные предположения. Но поскольку они этого не сделали, то и Балуев, ставший главкомом Западного фронта в начале августа, тоже решил оставить раму в месте. И теперь, видя, что Чернов нет-нет да поднимет глаза на эту злополучную раму, он угадывал, что вызвал у столичного гостя подозрение в своей тайной приверженности к старому режиму.

«Ну и черт с ним! — зло подумал он. — При этом старом режиме штатские политиканы, во всяком случае, не совали свой нос в военные дела!»

Генералу недавно исполнилось шестьдесят лет, сорок из которых он провел в армии. Только за эту войну он командовал несколькими армиями и был главнокомандующим двумя фронтами — Северо-Западным и Западным, И он был одним из тех командующих, которые в свое время поддержали требование Государственной думы об отречении царя от престола в пользу своего сына, заявив, что в противном случае они не ручаются за армию. Но ведь тогда он полагал, что армия станет крепче, сильней, а во что превратили ее эти социалисты и как их там еще...

— Мне казалось, господин Чернов, что мы будем обсуждать вопросы, связанные с проведением завтрашнего съезда, — засопев от старания сдержать себя, проговорил Балуев.

— На сегодняшний день съезд — не самый важный вопрос, господин генерал! — тем же поучающим тоном возразил Чернов. — К нему мы вернемся позднее. А то, о чем я спрашиваю, имеет огромное, ро-ко-во-е значение для судеб нашей революции, для судеб России!

Такой оборот дела озадачил и остальных участнике» совещания, и прежде всего эсеровских членов Фронтового комитета — председателя Совета крестьянских депутатов Нестерова, врача Кожевникова и подпоручика Злобина. Весь этот день они чувствовали себя именинниками в связи с приездом своего лидера. Ведь Чернов должен был, как они надеялись, своим участием в съезде крестьян-фронтовиков создать перелом в настроении солдатских масс Западного фронта, вырвать их из-под влияния большевиков. Вот почему после торжественной встречи на вокзале Нестеров, Кожевников и Злобин повезли «великого человека» в штаб и чуть ли не на руках, как пасхальный кулич, внесли в этот кабинет, где их ждали главком Балуев, начальник штаба генерал-лейтенант Вальтер, комиссар фронта Жданов и его коллеги по меньшевистской партии, секретарь Фронтового комитета поручик Колотухин и член того же комитета поручик Николаев. Они полагали, что Чернов сразу же заинтересуется той огромной работой, которую они проделали для подготовки съезда, увидит, с каким старанием отбирали ораторов из мужичков побойчее, умеющих надсаживать горло, в каком порядке намерены выпускать их, чтобы «перешибить» возможных ораторов со стороны большевиков.