Генерал, рожденный революцией - [11]

— Вот как? — воскликнул Евгеньев. — А можно узнать, кем вы были до войны?

— Я окончил юридический факультет Московского университета и поступил на службу помощником присяжного поверенного, но началась война и меня призвали в армию... Ну что вы усмехаетесь, господин поручик? — улыбнулся Мясников. — Убеждены, что если полками и дивизиями начнут командовать прапорщики, да еще из бывших присяжных поверенных, то армии каюк, не так ли?

— Спасибо, что вы сами сформулировали мою мысль, — сухо кивнул Евгеньев.

— Не могу согласиться с вами, — спокойно возразил Мясников. И вдруг придвинулся к собеседнику: — Хотите знать, почему меня лично не продвигали по службе? Потому, во-первых, что офицерский, и особенно старший офицерский, состав нашей армии формируется в основном из дворянского сословия, а я к нему не принадлежу. Во-вторых, я «инородец». Но самое главное, начальству, по-видимому, были известны мои политические взгляды, во всяком случае, я считался «неблагонадежным», и пускать такого, как я, в армейские верхи было бы весьма и весьма неблагоразумно. И надо признать, что, с точки зрения господствующих классов, это достаточно логично и понятно. Но вот в отношении к вам...

— Что вы хотите сказать? — резко спросил Евгеньев.

— Ведь вы и русский, и дворянин, и потомственный военный, да и в политическом отношении куда уж благонадежней... Так почему же они так ополчились против вас и даже чуть не угробили?

— Милостивый государь! — вдруг вспылил поручик. — Позвольте сообщить вам, что подобные высказывания я считаю неуместными!

Изабелла Богдановна заметила, как на секунду, только на секунду, глаза Мясникова стали холодными и колючими, и поспешно воскликнула: «Витя!» Но Мясников уже овладел собой и покачал головой:

— Нехорошо, поручик, нечестно так спорить... Вы сами сочли возможным именно на моем примере раскрыть свои взгляды, но не признаете за мной права на вашем примере доказать, что вы ошибаетесь... — Он сделал паузу, ожидая возражений, но, так как их не последовало, продолжал: — Итак, вы, честный русский офицер и дворянин, далекий от политики, обнаружили, что в вашем училище подготовка летчиков поставлена плохо, из-за чего страдает отечественная авиация. Движимый самыми лучшими побуждениями, думая только о благе родины, России, вы внесли предложения, чтобы устранить недостатки и в какой-то мере укрепить нашу авиацию. Казалось, эти предложения должны были встретить самое внимательное и доброжелательное отношение, не так ли? А вышло как? На вас не только разозлились, начали упрекать в «отсутствии патриотизма», но и дошло до того, что устроили преднамеренную аварию вашего аэроплана. Почему, спрашивается? Да потому, что вы со своей наивной честностью полагали, будто родина, Россия — это русский народ, русская армия, солдаты и офицеры, которые на фронте терпят поражения и страдают от того, что у нас меньше ружей и патронов, меньше орудий и снарядов, меньше аэропланов и летчиков, чем у противника... А в представлении вашего начальства, Россия — это они, «волобуевы-пещерские» (Мясников кивнул в сторону Изабеллы Богдановны как автора этого определения), и все то, что плохо для них, плохо и для России. Вот почему вас обвинили в «непатриотичности», господин поручик. Ведь вы, сами того не ведая, замахнулись на систему, на самую суть ее! И этот проступок был тем более нетерпим, что его допустил не какой-нибудь прапорщик (Мясников ткнул пальцем себя в грудь), выходец из низов, «инородец» и «вольнодумец», а русский дворянин и потомственный офицер. Это уже измена, понимаете ли, измена своему классу! А изменников, как известно, ненавидят больше, чем откровенных врагов.

— Ну, знаете ли... — саркастическая улыбка на лице поручика явно призвана была скрыть растерянность. — Вы этак можете меня и в социал-демократы произвести.

— Ну что вы, что вы, — чуть насмешливо возразил Мясников. — До этого еще оч-чень далеко... Но что вы сейчас находитесь в деликатном положении — это несомненно. Ведь вам теперь волей-неволей предстоит сделать трудный выбор: или признать, что Россия — это «волобуевы-пещерские» и надо защищать их и только их интересы, или же, оставаясь верным вашим прежним представлениям о подлинной России, согласиться со мной, что нужно вслед за царем прогнать в шею и всех тех, кто продолжает прежнюю политику...

Минуту в купе слышался только стук колес вагона. Потом Изабелла Богдановна воскликнула с веселым изумлением:

— А ведь господин прапорщик положил тебя на обе лопатки, Витя! Я еще зимой, когда услышала твои рассказы о порядках в школе, думала примерно то же самое, хотя не решалась сказать тебе.

— А я пока так не думаю! — впервые за все это время зло сверкнул на нее глазами Евгеньев. И обернулся к Мясникову: — Что касается выбора моего дальнейшего пути — с кем идти и куда, — то можете не беспокоиться, как-нибудь разберусь сам!

— Да уж придется, — почти примирительным тоном кивнул Мясников. — Ну а теперь давайте отвлечемся от наших личных судеб и вспомним хотя бы опыт Великой французской революции. Тогда ведь тоже основная часть дворян-офицеров ушла в контрреволюцию. Но народ дал из своих недр десятки тысяч новых командиров, и в том числе таких прославленных генералов и маршалов, как Гош, Даву, Мюрат, Ней и другие, не считая самого Наполеона.