Генерал нежного сердца - [34]

Находясь в довольно близком родстве, они, Ермолов и Раевский, как ни странно, дружественных связей не поддерживали. Мать генерала Раевского, Екатерина Николаевна, второй раз вышла замуж за Льва Денисовича Давыдова, родного брата матери Ермолова, и Василий Львович Давыдов был единоутробным братом Николая Николаевича Раевского и двоюродным Ермолова, отчим же Раевского приходился ему родным дядей… И если Раевские постоянно бывали и подолгу жили в Каменке, то Ермолов там не бывал ни разу.

Раевский был старше Ермолова на шесть лет. В 1792 году пятнадцатилетний Ермолов был направлен на службу в Нижегородский драгунский полк, командиром которого был полковник Николай Николаевич Раевский, а шефом Александр Николаевич Самойлов, родной брат матери Раевского, в доме которого в Петербурге одно время жил Ермолов… Куда ни кинь, казалось бы, а эти два имени самой судьбой должны были быть связаны между собой, но получилось иначе: они не только не поддерживали никаких связей, но и недолюбливали друг друга. Хотя Алексей Петрович не считал себя в том виновным.

В той же истории с Курганной высотой, когда лишь благодаря Ермолову, его счастливому вмешательству, удалось удержать сей важный бастион, числившийся за батареей Раевского, последний не выразил впоследствии даже слов благодарности, не подошел к Ермолову, не поблагодарил его, хотя в тяжелый момент оставил батарею без своего попечительства, пусть и невольно, отправившись якобы за подкреплением и снарядами. Причем произошло это в самый разгар сражения, в 10 утра, когда французы предприняли лишь вторую атаку на батарею, захватив в этот решающий момент 18 орудий.

Тот же Паскевич, помогавший в сей миг Ермолову на левом фланге, и Васильчиков на правом, сделали все, чтобы лишить неприятеля важной опоры, каковой являлась Курганная высота — центр всей русской позиции, сумели отобрать орудия назад и выбить французов.

И уж если говорить о героях Бородина, то для Ермолова тут есть два имени — Багратион и Лихачев. Последнего попросту принесли на позицию, болезнь одолевала его, но он самолично повел бой, не бросил дивизию, не оставил командование, а наоборот, когда стало невмоготу и противник, вчетверо его превосходивший, стал теснить отважных солдат-лихачевцев, генерал, будучи дотоле не в силах стоять, сидевший под градом пуль и ядер на складном кожаном стуле, увидев ворвавшегося к нему неприятеля, поднялся со стула и, выхватив шпагу, с трудом заковылял навстречу французам. Недаром когда Лихачева привели к Наполеону и рассказали о его мужестве, император французский приказал вернуть ему шпагу. Истинно: «Честь — мой бог!», как любил повторять Лихачев, отказавшись принять шпагу из рук врага, оставшийся и в смерти своей героем…

Впрочем, к чему ворошить старое. Раевский выказал отвагу свою при других обстоятельствах, не менее опасных, и Ермолов не имел к нему никаких счетов и упреков. А двенадцатый год всех их связал кровными узами. И не навались сейчас на Ермолова сие несчастье, эта глухая стена вражды и недоверия, идущая из холодного Петербурга, он бы сам поехал хлопотать за Василия Львовича и сынов Раевских, кои вместе с отцом хлебнули пороховой гари и дымов прошлой войны. А теперь он не знает, что ему самому делать, как вести себя в столь неприглядных обстоятельствах, задевающих его честь и достоинство. Честь — мой бог!.. Что может быть выше этого?!

Ермолов подошел к столу, очинил перо и, обмакнув его, написал: «Ваше Императорское Величество!..»

Рука застыла над листом бумаги, не зная, как лучше начать столь важное и деликатное послание. Для писем и циркуляров, отправляемых по корпусу, или донесений сугубо служебного характера при главнокомандующем имелась канцелярия, в которой служили грамотные офицеры, обладавшие хорошим бойким слогом, но это письмо он должен написать сам. Канцеляристу не объяснишь свои чувства, свою обиду, да и слова для объяснений с императором нужны особые… Ермолов отложил на мгновение перо. Кажется, у Цицерона, в его трактате «О судьбе» он вычитал, что все в жизни происходит в силу естественного непрерывного сцепления и переплетения причин и всем вершит необходимость. И ничто не может быть во власти человека… Какие же причины переплелись, чтобы породить это недоверие к нему и предпочесть вместо него стратега и тактика весьма посредственного?.. Неужели император думает, что он, Ермолов, может злоупотребить своей властью, воспользоваться ею во зло ему?.. Или он считает, что Ермолов устарел и ничего не смыслит в военных науках? А может быть, его оклеветали?.. Приписали какой-нибудь зловредный образ мыслей, всякие масонские идеи, на каких взошли бунтовщики?.. Что же, ехать разбираться?.. Доказывать свою порядочность?! Это еще постыднее, нежели терпеть то недоверие, каковое проявляет к нему государь…

Ермолов взял перо, обмакнул его и, вздохнув, твердой рукой написал первые строки письма: «Не имея счастия заслужить доверенность Вашего Императорского Величества, должен я чувствовать, сколько может беспокоить Ваше Величество мысль, что при теперешних обстоятельствах, дела здешнего края поручены человеку, не имеющему ни довольно способностей, ни деятельности, ни доброй воли…»