Генерал нежного сердца - [32]

Даже получив 10 декабря 1825 года от астраханского губернатора Владимира Саввича Смирнова донесение за № 5839 о приведении к присяге на верноподданство Константину Павловичу, с которым всегда был на дружеской ноге, он не почувствовал облегчения. Точно злой дух нашептывал ему о странном обмане. Да и знал Ермолов, что великий князь Константин Павлович откажется. Не раз он ему признавался, что не хочет садиться на престол, а тут еще этот брак с Жанеттой Груздинской, которую Константин Павлович боготворил и уж ради нее одной готов был отказаться от царственного наследия. Но всякое в жизни бывает. Одно дело, когда старший Александр жив и здоров и царствует на славу, другое дело, корда его уже нет и до царского венца один шаг. Тут и Жанетта Груздинская с ее чертовым честолюбием могла уговорить великого князя на этот шаг. Дай бог, чтобы это обернулось правдой, ибо если взойдет Николай Павлович, жди худа. Злости в нем поболе, чем в Александре и Константине, и злопамятен он не в меру…

Ермолов вдруг вспомнил ту парижскую стычку с восемнадцатилетним великим князем Николаем Павловичем. В церемониальном марше победителей от России участвовала и третья гренадерская дивизия из корпуса Ермолова. Во время прохождения маршем из-за быстрой смены музыки три взвода дивизии сбились с ноги. Солдаты были не виноваты. Сбили темп музыканты, а тут еще волнение — весь мир смотрит на них, — и сбились гренадеры, все бывает. Александр сконфузился за молодцов, испытал немало смущенных минут и, рассердившись, велел арестовать трех заслуженных полковников, готовивших дивизию к параду. Ермолов вступился за них и приказ царя не выполнил. Александр, узнав об этом своеволии Ермолова, пришел в столь дурное расположение духа, что разразился скандал и беда уже грозила не только Ермолову, но и его непосредственным начальникам. Только тогда Ермолов отдал приказ об аресте полковников и отправке их на гауптвахту. Великий князь Николай Павлович, присутствовавший при этом инциденте, приняв сторону государя, попытался осудить Ермолова за сей протест, на что Алексей Петрович, уже собиравшийся уходить, вдруг вернулся и со всей прямотой бросил в лицо великому князю:

— Я имел несчастье подвергнуться гневу его величества. Государь властен посадить нас в крепость, сослать в Сибирь, но не должен ронять храбрую армию русскую в глазах чужеземцев. Гренадеры пришли сюда не для парадов, но для спасения Отечества и Европы. Такими поступками нельзя приобрести привязанность армии… Разве, Ваше Высочество, вы полагаете, что русские военные служат государю, а не Родине?.. Вы еще достаточно молоды, чтобы учиться, и недостаточно стары, чтобы учить других!..

Раскаленный от гнева голос Ермолова, казалось, высекал искры в оглушительной тишине Елисейского дворца, в котором происходил этот разговор. Николай Павлович после сей тирады не нашелся, что и ответить, а Ермолов, откланявшись, ушел, ожидая худших для себя известий. Однако каково было его удивление, когда последовал приказ императора о переводе несчастных полковников из гауптвахты в специальную комнату, подготовленную в занимаемом им дворце. Уже потом, спустя некоторое время, Ермолов узнал, что полковники отделались легкими выговорами и были отпущены без последствий. Недаром император слыл человеком отходчивым, но и внушаемым тоже.

И если после случившегося Александр Павлович не только не изменил своего отношения к Ермолову, а наоборот, принимал его еще с большей теплотой, то встречи с великим князем являли вид затаенного недружелюбия. Видно, те слова он расценил как некое дерзостное оскорбление для себя, и только положение его не давало ему возможности проявить свое недружелюбное отношение открыто, в поступке. Что ж, теперь повод найдется, подумал Ермолов.

Посему он и слал подарки великой княгине Александре Федоровне, стараясь тем самым задобрить и Николая Павловича, но в ответ приходили лишь вежливые слова благодарности. Зазывал он великого князя и на охоту, но неизменно получал вежливый отказ. Не открывался Николай, подобно Константину, в дружеском участии к генералу, а значит, помнил обиду, занозой она сидела в нем.

27 декабря прискакал нарочный от астраханского губернатора Смирнова с новым высочайшим пакетом о приведении к присяге на верноподданство его императорскому величеству государю-императору Николаю Павловичу. Нарочный был перепуган. Сообщил, что в Петербурге бунт. Более добиться от него ничего было нельзя. Ермолов находился в это время в станице Червленой. Смирнов просил привести полки к присяге незамедлительно, но Алексей Петрович, сославшись на необходимые приготовления, тотчас же отправил своего посланника к графу Воронцову в Одессу с просьбой сообщить ему о случившемся в Петербурге. О тайных обществах он знал давно. О них ему рассказывал еще сам император. Рассказывал полушутя, полусерьезно, даже называл фамилии, среди которых были весьма известные люди, и Ермолов, слушая его, невольно воскликнул:

— Да полноте, Ваше Величество, этого быть не может, чтобы люди, коих вы назвали, всерьез помышляли о зле против вас!.. Надобно совсем не иметь сердца, чтобы носить в душе этакие злобы!..