Генерал нежного сердца - [30]

Он и сам любую победу, любое деяние свое принимал без всякой благодарности, как должное, платя высокомерием и недоступностью тем, кого по каким-либо причинам недолюбливал или считал ниже своего достоинства быть с ними на равных. Так казалось со стороны, хотя Ермолов и об этом совсем не думал, будучи нелюдимым и малообщительным человеком по природе своей, в силу своей глубокой застенчивости и еще — бедности. Он оттого и не женился, что не имел достаточных средств содержать будущую семью, а жениться по расчету считал глубоко зазорным и непристойным. С отцом, имевшим кое-какой капиталец, он об этом не заговаривал, ибо за три года ссылки тот ни разу к нему не приехал, испугавшись через него иметь, видимо, для себя неприятности, да и капиталец у родителей был таков, что его едва хватало им самим.

Ермолов и сам завидовал Багратиону, его великой простоте и раскованности, благодаря которой он мог общаться равно как с солдатом, так и с императором, не чувствуя ни тени смущения или некой уязвленности. Ермолову этой простоты недоставало, и многие дулись на него, не понимая его нежно ранимого сердца. Зато в воинских делах, точно отбрасывая лягушачью шкуру, он весь настолько преображался, что влияние его было огромно и неоспоримо.

С этим влиянием и столкнулся Паскевич. И будучи не в силах противостоять ему, совладать с ним, попросту невзлюбил, возненавидел Ермолова.

…Алексей Петрович понял это не сразу. Поначалу, узнав, что Паскевич стал генерал-адъютантом императора, он обрадовался: все как-никак старый боевой товарищ советником у царя, воевавший в армии Багратиона, а значит, поможет при случае, выручит. Но он ошибся. Понял это сразу же, как только встретился с Паскевичем в Петербурге, по той холодно-завистливой улыбке, с которой генерал-адъютант встретил Ермолова, по тому нежеланию поддерживать дружеский разговор меж двумя старыми боевыми товарищами. Ермолов помрачнел, отошел в сторону, и император долго выспрашивал его потом, отчего он так переменился в настроении, а Ермолов и ответить ничего не мог, ибо не мог понять вину свою, причину столь дурного нерасположения к нему человека, которому ничего худого он не сделал.

И последствия сего недоброжелательства не замедлили сказаться.

Паскевич и сам не мог объяснить, почему именно Ермолов так воздействовал на него, точно красная тряпка на быка, но он невольно стал с ним бороться, выигрывая по пустякам, в мелочах, но и этих, малых побед хватало, чтобы чувствовать себя победителем.

Ермолов испрашивал у императора увеличения своего корпуса на Кавказе. Император же всегда, прежде чем принять решение, советовался со своим военным адъютантом.

— Но у главнокомандующего на Кавказе и без того пятьдесят тысяч, — отвечал, подумав, Паскевич. — Военных действий там немного, хотя Ермолов немало злоупотребляет доверием Вашего Величества, применяя штыки и пули противу гражданских лиц!.. Жалобы не прекращаются!..

Паскевич помолчал, не желая быть назойливым и зная больное место в отношениях Александра и Ермолова: это применение оружия против мирных жителей. Ермолов тут переходил все границы, доносов шло изрядно, и там, где другой давно бы поплатился карьерой, Ермолову своеволие сие сходило с рук. Впрочем, над этими отношениями ломали голову многие царедворцы. Император же в такие мгновения, казалось, думал совсем о другом или делал вид, что разговор сей его мало интересует, такое, во всяком случае, у него некоторое время назад установилось выражение лица, вот и сейчас он задумчиво смотрел в окно, поигрывая зеленым шариком из малахита.

— Но Ермолов пишет, что война с Персией неотвратима, — помолчав, проговорил император, в упор взглянув на Паскевича столь откровенным взглядом, насмешливым по большей части, что адъютант смешался.

— Граф же Нессельроде… — пробормотал Паскевич, осторожничая в сей беседе, и Александр, точно подхватив наживку, тотчас его перебил.

— Ах, оставьте, уважаемый Иван Федорович!.. Граф сидит здесь, а Ермолов там. А вдруг граф ошибается?! Что тогда?! Тогда Ермолов, выходит, прав, и эта ошибка ляжет полностью на нас!.. Как тогда-то мы ответим?! Снова будем винить Алексея Петровича?!

«Значит, он уже решил уступить ему, — не без насмешки вдруг подумал Паскевич. — Что же он хочет: меня проверить?.. Как я к Ермолову отношусь?! Но я действительно считаю, численность корпуса вполне достаточна даже для того, чтобы встретить персов и продержаться некоторое время. А если принять тут же сторону императора, он впредь и советом не удостоит».

— Извините меня, Ваше Величество, но, относясь с уважением к заслугам Алексея Петровича, я все же считаю, что корпус его достаточно силен, чтобы противостоять любому вторжению! Еще Суворов учил воевать не числом, а умением, — заметил Паскевич. — Ермолов, насколько я знаю, имел счастие воевать под его началом…

В просьбе Ермолову было отказано. Император самолично разобрал численность его корпуса, доказав, что увеличивать его надобности нет. Пять дней он не подписывал эту бумагу, точно сомневался в ее правильности. Наконец подписал и выглядел глубоко огорченным.