Генерал нежного сердца - [28]

Кто знает, может быть, эта тактика Ермолова и произвела неизгладимое впечатление на шаха Фетх-Али, только война не началась ни на переговорах, ни после, даже наоборот, шах лепетал о долгом мире, хотел почаще ездить к императору российскому и встречаться с ним наподобие того, как император с королями европейскими встречается. На что Ермолов не возражал: «Хош-Галды!»— сказал он на прощание шаху Фетх-Али, что по-персидски значило: «Добро пожаловать!» На том и простились. Ермолов со своим караваном, радуясь столь удачному исходу трудного для него предприятия, отбыл назад в Тифлис, а шах, утомленный столь трудными переговорами, погрузился в море наслаждений. А Ермолов не напрасно радовался, ибо восьмого февраля 1818 года за сию дипломатическую победу он был произведен в генералы от инфантерии, став таким образом полным генералом пехоты.

3

Вот так все началось на кавказской службе у Ермолова и продолжалось как нельзя лучше. Настроение каждый день не менялось к худшему, а наоборот, только усиливало эту радость и всеобщее самочувствие.

«Вот она, его достойнейшая страница жизни, — думал он вечерами, — которую проживет он благодаря господу с честью и тем достоинством, что люди все, мужи российские, скажут впоследствии: да, то была эпоха Ермолова!..» Так думал он в те первые дни, и сама мысль эта, само это чувство только усиливали приятнейшие мгновения его новой жизни. И не потому, что в прошлом было мало битв или сражений или сам он проявил себя в них не должным образом, нет, бывали и сражения, где лично он, его сила и отвага, помогли разгрому врага, о том награды и чины сами за себя говорили. Просто Кавказ — это постоянная война и опасность, а он привык к ним, и другая жизнь для него была бы противоестественна. И еще потому, что здесь он был сам себе хозяин, а властолюбие — одно из свойств любого полководца.

Предшественник его, генерал от инфантерии Ртищев, поджидая Ермолова с нетерпением, не чаял вернуться в Россию, куда прежде уж выехала его жена. Недаром Кавказ называли «теплой Сибирью» и ссылали сюда всех вольнодумцев; дабы остыли светлые головы средь яростных наскоков дикой чечни и лезгинцев, пули которых попусту не жужжали мимо ушей. В делах грузинских царило запустение, и Ермолову пришлось все начинать заново, вникать во все вопросы, кои ранее были ему неведомы: сколько стоит четверть муки, пуд овса, воз сена. Не успел он приехать и заступить в должность главнокомандующего, как посыпались делегации ханов, и все с подарками, да какими: везли отборных коней, золото, шали, ковры. У Ермолова только глаза разбегались. И не брать нельзя, сразу обиды, чуть ли не до военных действий. Чтоб не допустить войны и не обижать ханов, Ермолов спустя полгода повелел, чтобы подарки отныне везли баранами. И года не прошло, как стадо баранов составило семь тысяч голов. Пришлось издавать специальный приказ по корпусу, чтоб тех баранов передали на казенное довольствие и употребляли их в пищу для солдат, а из шкур шили бы полушубки.

Постепенно Ермолов вытеснил чеченцев за Сунжу, поставил на ней крепость, назвав ее Грозной, загородил путь в Кумыкские степи, учредив близ Андреевского аула другую крепость Внезапную, обуздал чечню и Дагестан, ханов, кто бунтовал, лишил жизни, разорив дотла их семейства, не брезгуя подчас и кражей их детей, дабы смирить гордый свирепый нрав, а уж самых отчаянных вывез в море и утопил — тридцать членов разных ханских фамилий в назидание другим. Он не Ртищев, посему всем и говорил открыто: «Хочу, чтоб имя мое стерегло страхом наши границы крепче цепей и укреплений, чтобы слово мое было для азиатцев законом, вернее неизбежной смерти. Снисхождение в глазах азиатцев — знак слабости, и я прямо из человеколюбия бываю строг неумолимо. Одна казнь сохранит сотни русских от гибели и тысячи мусульман от измены…»

Именно так он и объяснял свои принципы Александру Павловичу, который то и дело морщился, вздыхал, поднимая глаза к небу и потрафляя мягкотелым царедворцам, ужасавшимся слухам и вестям из Грузии. А клевретов и врагов у Ермолова хватало. Немало жаловались местные попы, строча свои доносы и греясь под ермоловской защитой. Впрочем, Алексей Петрович жестоких мер своих к разбойникам и не скрывал, не делал из них тайн, он просто иного способа не видел, да проще сказать, и не умел иначе обходиться с врагами. На коварство отвечал двойным коварством, на месть — тройной местью, чтобы хан иной раз думал, прежде чем браться за саблю или пистолет. Для того его государь и поставил здесь, чтобы был мир и всякий мог приехать сюда поохотиться, отдохнуть у моря, не чувствуя для себя никакой опасности. Этот порядок он навел железной рукой, сравнивая с землей взбунтовавшиеся аулы, и тем гордился, нисколько не чувствуя за собой вины. Просто он никогда не переводил военные деяния свои на язык чувств, как некоторые, из коих выходили большей частью посредственные пииты, нежели полководцы.

Зная столичные нравы и капризы, не забывал Ермолов и напомнить о себе любезными подарками. Наизусть знал дни именин и дни рождений великих особ. Одна за другой идут посылки в Европу, посланники везут шаль королеве Вюртембергской, жене великого князя Михаила Павловича Екатерине Павловне. Не забывает Ермолов напомнить о себе тем же подарком Константину Павловичу, великому князю и преемнику Александра I. Та же шаль послана и великой княгине Марии Павловне в Веймар, и Анне Павловне в Гаагу. Не забыта и жена великого князя Николая Павловича Александра Федоровна.