Генерал Карбышев - [31]

Пояснений от меня он не требовал никаких. Оценивал каждое сооружение самостоятельно. И не проронил ни слова о качестве и целесообразности общей идеи обороны узла и участка.

В том, как он вел осмотр, была также своя особенность. Он не гнушался принимать на себя роль будущего солдата или офицера в боевой обстановке. Порой делал какие-то отметки и поправки на своей карте и шел, упорно шел от одного сооружения к другому, ничего не пропуская на своем пути.

Так мы прошли большую часть моего участка обороны. На одном холме остановились передохнуть. С холма были видны многие заграждения моего и даже соседнего участка слева.

Мы находились на командном наблюдательном пункте.

Дмитрий Михайлович сел на траву, пригласил меня располагаться поудобнее рядышком и откровенно признался:

— Немного устал. Посидим и поговорим…

Я не знал, как и с чего начать разговор, молчал и боялся нарушить молчание.

Между тем Дмитрий Михайлович развернул на земле карты и стал их рассматривать. Видимо, он проверял схему нанесенных сооружений, ибо что-то на ней обводил карандашом.

— Ваш участок обороны оригинален, — начал он с неожиданной для меня похвалы. — Вы отступили от схемы оборонительного участка, предложенного саперным батальоном, конечно, не в ущерб плану обороны. Но у вас другая идея! Кто дал вам право изменить предложенную схему? Вы согласовали ее с кем-нибудь? Утвердили? Почему решились проявить своеволие и вносите многое, что не предусмотрено проектом?

Град вопросов посыпался на меня, я не знал, где найти от них укрытие.

Что я мог ответить ему, человеку, который все видел, осмотрел и еще не объявил мне своего авторитетного суда?..

— Прапорщик Головин! — настаивал Дмитрий Михайлович. — Отвечайте, защищайте свою идею, свою работу, свой труд. Откуда появилось у вас такое решение? Говорите! Работа выполнена хорошо. Идея решения на данном участке правильна. Мне очень нравится своей новизной и оригинальностью. Но что же вы молчите? Или вы непричастны ко всему сделанному?

Я очнулся как от какого-то оцепенения. Подробно рассказал, как вел работы. Идею я не выбирал, она заложена в самом слове „оборона“. Сама местность использована так, чтобы противник не смог сломить обороняющихся. Здесь неприятель должен быть измотан, обессилен и уничтожен. А для этого надо использовать все средства — и огневые, и приспособленную к обороне местность, укрепленную всеми видами фортификационных сооружений.

— А с кем все согласовано? — переспросил Дмитрий Михайлович.

— Ни с кем! Да и с кем я мог согласовать, когда местность показывала и требовала этого без совета со стороны. По-моему, каждый должен делать так, как подсказывает обстановка, нужно только понять, что эта оборона служит исходной позицией для наступления на противника.

— А где вы учились?

— Учился я в школе прапорщиков в Усть-Ижоре. Служил до школы рядовым сапером в третьем саперном батальоне. Я из крестьян. Образование среднее. В школу прапорщиков направлен за боевые заслуги, награжден Георгиевскими крестами. Вот и все, господин подполковник.

Всей беседы не припомню. Знаю только, что Дмитрий Михайлович о себе ничего не говорил. Больше толковал об инженерных сооружениях на фронте и в тылу и о том, что мало мы занимаемся инженерными сооружениями и порой недооцениваем их. Говорил резко и откровенно о фронте и нашем тыле.

— Вот вы посмотрите теперь на свой участок и соседний, который виден даже отсюда. Ваш незаметен и только заграждения местами демаскируются, а там все как на ладони. Это плохо.

Когда Д. М. Карбышев узнал, что мы сидим на наблюдательном пункте, удивился. Осмотрев КП, сказал:

— Стоит заняться вашей идеей оборонительных узлов сопротивления. Приглашу из штаба фронта представителей командования пехоты и артиллерии, пусть посмотрят и дадут свои заключения. Я помогу им понять вашу идею, и мы придем к окончательному выводу.

От короткого общения с Дмитрием Михайловичем я остался в восторге. Обласканный его вниманием, я почувствовал уверенность в себе, он переродил меня, перевернул все мои представления о службе, жизни. Больше я Дмитрия Михайловича не видел и не встречал, но всегда и везде искал с ним встречи…»

Мы почти полностью привели письмо полковника в отставке Андрея Васильевича Головина, присланное недавно из Свердловска в адрес старшей дочери Д. М. Карбышева. Оно начинается словами, которые нельзя опустить: «Пишет вам, дорогая Елена Дмитриевна, совершенно незнакомый Вам человек, выведенный в люди вашим отцом…»

Служебные дела заставляли Карбышева частенько бывать в Таганче, Поташне и других селах района. Однажды в Шендеровке он встретил красивую девушку, сестру прапорщика Опацкого. Она приехала к брату с твердым намерением с его помощью стать сестрой милосердия. Это была Лидия Васильевна. Они познакомились с Дмитрием Михайловичем и вскоре поженились.

Лидия Васильевна так вспоминает свой первый фронтовой год, проведенный вместе с мужем:

«Дмитрий Михайлович очень много работал на фронте. Целыми днями пропадал на позиции. Он был требователен к своим подчиненным и в особенности к себе. Помню, еще в 1916 году, на войне, когда мы переезжали на новую позицию, бывало так: стоит разбитый дом, а рядом хороший. Дмитрий Михайлович саперов помещает в лучший, а себе берет похуже. Саперы его очень любили, несмотря на то, что он был строг и взыскателен. Когда переезжали на новое место, он сам вовремя не поест, не ляжет спать, пока не посмотрит, как устроились и улеглись его солдаты, поели ли, все ли у них в порядке. Только тогда он успокаивался и, придя домой, говорил: „Теперь, мать, давай есть. Мои дети (так он называл солдат) поели и спят. Теперь я могу сам спокойно отдохнуть“».