Генерал Иван Георгиевич Эрдели. Страницы истории Белого движения на Юге России - [49]
«Изучил все это и также по карте, решил, что это единственный способ сократить наступление, оказывается, но я угадал, и как будто действительно все так выходит или, по крайней мере, предполагает так сделать»[241].
Его фронтовая жизнь не заслужила и части тех восторженных слов, которые достались, например, на долю музыки. Он не знал упоения боем, зато в какой экстаз его погружали звуки музыки.
В Баку, бывая у Байковых и слушая игру хозяйки дома, он получал не просто глубокое эстетическое наслаждение, а использовал музыку как способ выплеснуть нервное напряжение:
«12½ час. вечера. До 9½ часов вечера сидел дома, были дела и посетители. Пошел пробежался, а потом поднялся наверх, к Байковым, и просил Марию Константиновну (хозяйку) помузицировать. И так славно и даже талантливо она частью пропела, частью попела вполголоса арии из „Майской ночи“, из Садко, из „Снегурочки“, потом романсы Чайковского, Балакирева, Гречанинова, Рахманинова, а напоследок старые итальянские песенки. Ну я наслаждался, ты понимаешь, до слез… И эта музыка сегодня с книгой Серова меня развинтила совсем. Вернулся сюда к себе в комнату и весь, Марочка моя, я не здесь. И вся жизнь, и война, и переживание, все наболело, все измучило – и тоска по тебе и неудовлетворение нравственное и деятельности здесь обида, оскорбление национальной гордости, русского имени, голод по тебе, безумное желание тебя видеть, быть около тебя, ждать твоей ласки – все это сейчас перемешалось [нрзб.] и тянет меня, грудь разрывается. Марочка, ты понимаешь меня, чувствуешь, родная моя. Такое глупое состояние, что и себя стыдно. Размяк я, ослабел, ты бы меня разлюбила за это, моя [нрзб.]. Даю себе слово не распускаться, буду и читать, и музыку слушать, но возьму себя в руки. <…> Завтра буду крепкий и сильный, таким, каким ты любишь меня» (11.03.1919)[242].
Он заводил новых знакомых по принципу общности пристрастия к музыке. Так в Порт-Петровске он сблизился с неким инженером, чья фамилия в копиях каждый раз воспроизводится по-новому – Липневский, Липинский и пр., который оказался отличным скрипачом. И вечерами они играли сонаты Грига, и генерал испытывал наслаждение. «Такой сюрприз в Петровске: неожиданно чудные сонаты, музыка!» – восклицал он[243].
Во время Ледяного похода первые и далеко не самые сильные проявления взаимной жестокости потрясли его сознание. Под конец этого похода он писал:
«Способен был бы напиться пьяным, все забыть, уйти куда-нибудь от этой отчаянной действительности, только жить здесь черствелому, огрубелому, мало жалостливому человеку…»[244]
По-видимому, фронтовая война регулярных армий по конвенциональным правилам не потревожила его культурные основы так, как война внутренняя. В этой он не видит высоких целей войны с внешним противником (как профессиональный военный, он не может не считать войну благородным занятием). Лишенный привычных ориентиров, он растерян:
«Сегодня хоронить будем 10 человек. Уж таким обыкновением стало это опускание в землю человеческого мяса. И отупели к этому и забывают быстро умерших. Теперь умереть, быть убитым – ну прямо пустяк какой-то, но впечатление на окружающих и забвение наступает удивительно быстро. Не славно теперь умирать, никто и вспомнит, кроме самых близких и родных, и так зарастет память. Положим, умершему это все равно, но для тех, кто остался, дорого, если любимого умершего будут долго не забывать» (22.05.1918)[245].
Показателем того, что военная карьера стала уделом его жизни в некотором смысле по недоразумению, могут его высказывания, в множестве разбросанные по страницам записок. Уже в марте 1918 года он проявляет стремление каким-то образом устраниться от участия в конфликте, и он тоскует по России, хочется вернуться, «жить для себя, а не для политики, не для борьбы идей»[246]. Вот его запись от 11 апреля 1919 года:
«…До чего мне опротивели эти все скитания, риски жизнью, бои и походы и т. д. Ну просто я мученик каждый раз, когда мне надо идти вперед, соприкасаться с противником, вступать в перестрелку и т. д. И только потому, что беру на себя, и потому, что иначе нельзя, я все исполняю. <…> И я буду Бога благословлять, когда буду наконец изъят из этой гражданской войны»[247].
И когда ему так надо в Екатеринодар, но путь проходит по волнующемуся Тереку, он понимал, что можно попытаться прорваться в группе хорошо вооруженных офицеров, но эти желания гасились неохотой опять скакать, стрелять, рисковать. 23 февраля 1919 года он записал:
«На железной дороге, там, где восстанавливают путь, чуть ли не сражение сегодня. Уж мне туда никак не стоит ехать. Завтра вечером двинусь на пароход»[248].
Ивану Георгиевичу претит жестокость этой войны. Он многое пережил уже в 1917 году – арест в Бердичеве, быховское сидение, бегство на Дон. Но спустившееся во время Ледяного похода в самую людскую гущу насилие больно било по основам его культурного опыта:
«Какое-то людское самоистребление, ужасно, поймают большевика, убьют, поймают нашего – тоже убьют; причем наши еще отпускают в сомнительных случаях, а большевики приканчивают всех, почти без разбора» (18.03.1918)
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.
Автобиография выдающегося немецкого философа Соломона Маймона (1753–1800) является поистине уникальным сочинением, которому, по общему мнению исследователей, нет равных в европейской мемуарной литературе второй половины XVIII в. Проделав самостоятельный путь из польского местечка до Берлина, от подающего великие надежды молодого талмудиста до философа, сподвижника Иоганна Фихте и Иммануила Канта, Маймон оставил, помимо большого философского наследия, удивительные воспоминания, которые не только стали важнейшим документом в изучении быта и нравов Польши и евреев Восточной Европы, но и являются без преувеличения гимном Просвещению и силе человеческого духа.Данной «Автобиографией» открывается книжная серия «Наследие Соломона Маймона», цель которой — ознакомление русскоязычных читателей с его творчеством.
Работа Вальтера Грундмана по-новому освещает личность Иисуса в связи с той религиозно-исторической обстановкой, в которой он действовал. Герхарт Эллерт в своей увлекательной книге, посвященной Пророку Аллаха Мухаммеду, позволяет читателю пережить судьбу этой великой личности, кардинально изменившей своим учением, исламом, Ближний и Средний Восток. Предназначена для широкого круга читателей.
Фамилия Чемберлен известна у нас почти всем благодаря популярному в 1920-е годы флешмобу «Наш ответ Чемберлену!», ставшему поговоркой (кому и за что требовался ответ, читатель узнает по ходу повествования). В книге речь идет о младшем из знаменитой династии Чемберленов — Невилле (1869–1940), которому удалось взойти на вершину власти Британской империи — стать премьер-министром. Именно этот Чемберлен, получивший прозвище «Джентльмен с зонтиком», трижды летал к Гитлеру в сентябре 1938 года и по сути убедил его подписать Мюнхенское соглашение, полагая при этом, что гарантирует «мир для нашего поколения».
Константин Петрович Победоносцев — один из самых влиятельных чиновников в российской истории. Наставник двух царей и автор многих высочайших манифестов четверть века определял церковную политику и преследовал инаковерие, авторитетно высказывался о методах воспитания и способах ведения войны, давал рекомендации по поддержанию курса рубля и композиции художественных произведений. Занимая высокие посты, он ненавидел бюрократическую систему. Победоносцев имел мрачную репутацию душителя свободы, при этом к нему шел поток обращений не только единомышленников, но и оппонентов, убежденных в его бескорыстности и беспристрастии.
Мемуары известного ученого, преподавателя Ленинградского университета, профессора, доктора химических наук Татьяны Алексеевны Фаворской (1890–1986) — живая летопись замечательной русской семьи, в которой отразились разные эпохи российской истории с конца XIX до середины XX века. Судьба семейства Фаворских неразрывно связана с историей Санкт-Петербургского университета. Центральной фигурой повествования является отец Т. А. Фаворской — знаменитый химик, академик, профессор Петербургского (Петроградского, Ленинградского) университета Алексей Евграфович Фаворский (1860–1945), вошедший в пантеон выдающихся русских ученых-химиков.