Генерал Ермолов - [39]
— Не кричи, Дауд, не пугай коней. Ты такой же гость в моём доме, как этот юный мудрец. Он здоров, Аллах наградил его отменным здоровьем. Я попросил его ночевать пока в конюшне, опасаясь неудовольствия благородного Гасана-аги. Слышал я, как вы попусту ругали Мажита предателем. А ведь он не предавал, он родня мне...
Лорс робко протиснулся между каменным боком Дауда и неоструганным косяком, подошёл.
— Ты здоров, мой мальчик, судьба и на этот раз пощадила тебя, — приговаривал он, отечески обнимая Мажита.
Грамотей заметно приободрился.
— Малолетний пройдоха твой племянник? — подозрительно спросил Дауд.
— И мой прадед, и прадед Лорса-аги ведут свой род от Салтана-Мурзы — основателя этого селения, — молвил Мажит, широким взмахом отощавшей руки обводя щелястые стены конюшни. — Известно ли тебе, о рыцарь из Кураха, чем знаменит достославный Салтан-Мурза?
Не дожидаясь согласия нетерпеливого Дауда, Мажит поведал присутствующим сказание о том, как в незапамятные времена Салтан-Мурза вышел на поединок с армянским князем, дабы отстоять честь одной из своих жён. Они сражались более суток верхом на конях и пешими.
— ...и, наконец, славный Салтан-Мурза сразил незваного гостя, похитителя честных женщин, ударом палицы в висок. И пал пришелец на окровавленные камни горы Бартуй, и испустил он дух. Случилось это в восьмидесятом году от года основания крепости Лорс. В тот год славному Салтану-Мурзе исполнилось сто двадцать лет, — так закончил Мажит свой рассказ.
Гасан-ага не гневался, не отвергал Мажита. Младший брат владетеля Кураха пребывал в печальной задумчивости. Весь вечер просидел он неподвижно, у пылающего очага. Он не притронулся ни к еде, ни к питью, словно ничего не было в мире милее его сердцу, чем пляшущие в очаге языки пламени. Рядом, прислонённая к выбеленной стене дремала мандолина Дауда. Тишину лорсова кабака нарушал лишь металлический лязг точила, которым оруженосец курахского рыцаря правил тонкое лезвие своего кинжала. Изредка всхрапывал верный Ушан, устроившийся на полу у порога, на плотно пригнанных друг к другу камнях древнего лорсова жилища. Фёдор, Мажит и сам хозяин расположились за широким дубовым столом. Фёдору понравилось водить ладонями по его доскам, отполированным и вычерненным временем. Казаку вспоминалась матушкина скатерть из отбелённого полотна с затейливой вышивкой по краям, после ужина щедро усыпанная хлебными крошками. Вспоминались румяные пышущие жаром караваи. А здесь, на затерявшейся в лесной чащобе военной тропе, и хлеб был совсем другим — тонкий, пресный, изогнутой, серповидной формы. Лорс подливал Фёдору молодое, щиплющее язык жидковатое вино. Фёдор щедро разбавлял его водой из высокого, чеканного кувшина. Мажит, вооружённый глиняной чернильницей и перьями, разложил на краю стола листы тонкой сероватой бумаги. Прикусив нижнюю губу, он старательно расписывал чистые листы затейливой арабской вязью.
— В нашем роду не было ещё такого учёного человека, как молодой Мажит, — говорил Лорс. — Парень решил перенести на бумагу историю нашего рода, дабы увековечить память о Салтане-Мурзе и его потомках. Только не полупится у него это, не выйдет.
— Почему? — Фёдору нравилось рассматривать Лорса: его исковерканная детскими хворями, кособокая фигура, испещрённое морщинками, подвижное лицо, внимательные глубокие глаза, тихий вкрадчивый голос, осторожная повадка — всё выдавало человека хитрого, многомудрого, жизнелюбивого.
— Завтра на рассвете мы отправляемся в сторону Коби. Время убегает. До осени нам надо возвернуться в Грозную. Гасан-ага сам решит, как ему поступить.
Курахский рыцарь шумно вздохнул.
— Великие дела и кровавые битвы ждут меня. Коварный Мустафа — подлая ширванская собака, недостойный даже плевка умирающего от чёрной чумы нищеброда, жаждет знакомства с наконечником курахской пики... а я? Что я? Сижу здесь, томимый любовной тоскою. Что пишешь ты на этих листках, Мажит? Можешь ли ты, грамотей, сочинить песню о синеве очей моей возлюбленной?
— О чём это он? — изумился Фёдор.
— О любви, — грустно улыбнулся Мажит. — С той поры, как узнал про мои учёные занятия, всё просит составить грамоту для одной девушки, с любовными стихами...
— Как же достойный Гасан ухитрился влюбиться, в дремучем лесу сидючи? Тут же нету никого, кроме горных коз, ланей и кабаниц, — засмеялся Фёдор. — О почтенной нашей хозяйке, Лейле-ханум, не упоминаю. Ты уж прости, старинушка Лорс, жена твоя достойна всяческих похвал и уважения и вполне сгодилась бы Гасану-аге в названые матери, да вот только...
— ...любовь живёт повсюду: в лесной чащобе, и в хижине убогой, и даже на дне морском может жить она, лишь бы билось и жило любящее сердце джигита, — прервал его Лорс.
— А ты любил ли, казак? — спросил Гасан-ага. Из тёмного угла послышался смешок. Точило чаще и звонче заскрежетало по поверхности клинка.
— Родители обженили меня на моей Марусе шестнадцати годов от роду. С тех пор я ни о какой любви не помышляю, — буркнул Фёдор.
— Она приходит ко мне, — Гасан-ага снова тяжело вздохнул. — И сегодня ночью видел её синие очи и огненные косы...
Трудно сказать, как сложилась бы судьба простого московского паренька Кости Липатова, ведь с законом он, мягко говоря, не дружил… Но фашистские полчища настырно рвались к советской столице, и неожиданно для себя Константин стал бойцом восемьдесят пятого отдельного десантного батальона РККА. Впереди у него были изнуряющие кровопролитные схватки за Ростов-на-Дону, гибель боевых товарищей, а еще – новые друзья и враги, о существовании которых сержант Липатов и не подозревал.
Длинен путь героев-богатырей. Берёт он начало в землях русских, тянется через степи половецкие до Тмутаракани, а затем по морю пролегает – до самого Царьграда, где живёт Елена Прекрасная. Много трудностей придётся преодолеть по дороге к ней. И ещё не известно, кому из богатырей она достанется. Это ведь не сказка, а почти быль, поэтому возможно всякое – подвергается испытанию не только сила богатырская, но и прочность давней дружбы, прочность клятв и вера в людей. Даже вера в Бога подвергнется испытанию – уж слишком точны предсказания волхвов, христианского Бога отвергающих, а сам Бог молчит и только шлёт всё новые беды на головы героев-богатырей.
Тимофей Ильин – лётчик, коммунист, орденоносец, герой испанской и Финской кампаний, любимец женщин. Он верит только в собственную отвагу, ничего не боится и не заморачивается воспоминаниями о прошлом. Судьба хранила Ильина до тех пор, пока однажды поздней осенью 1941 года он не сел за штурвал трофейного истребителя со свастикой на крыльях и не совершил вынужденную посадку под Вязьмой на территории, захваченной немцами. Казалось, там, в замерзающих лесах ржевско-вяземского выступа, капитан Ильин прошёл все круги ада: был заключённым страшного лагеря военнопленных, совершил побег, вмерзал в болотный лёд, чудом спасся и оказался в госпитале, где усталый доктор ампутировал ему обе ноги.
Огромное войско под предводительством великого князя Литовского вторгается в Московскую землю. «Мор, глад, чума, война!» – гудит набат. Волею судеб воины и родичи, Пересвет и Ослябя оказываются во враждующих армиях.Дмитрий Донской и Сергий Радонежский, хитроумный Ольгерд и темник Мамай – герои романа, описывающего яркий по накалу страстей и напряженности духовной жизни период русской истории.
2015 год. Война в Сирии разгорается с новой силой. Волны ракетных ударов накрывают многострадальный Алеппо. В городе царит хаос. Шурали Хан — красивейший и образованнейший человек в своем роду — является членом группировки Джабхат ан-Нусра. Шурали завербован в 2003 году на одной из американских военных баз в Ираке. По разоренной Сирии кочуют десятки тысяч беженцев. Шурали принимает решение присоединиться к ним. Среди руин Алеппо Шурали находит контуженного ребёнка. Мальчик прекрасен лицом и называет себя Ияри Зерабаббель.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.