Генерал Ермолов - [10]
Так бормотал Умалат, возведя очи горе, словно боясь глянуть в лицо «свирепого Ярмула — волка, видевшего дождь».
— Эк ты стрекочешь, Умалат, как скворец щебечешь. И кроток ты и спокоен. А кто, скажи мне, Умалат, из вас ответит за разграбление обоза возле Андреевской деревни? Кто под Шелковской станицей в мае месяце резню устроил? Кто пытался на команду моих лесорубов на прошедшей неделе напасть? Вот, Василий Алексеевич, — Ермолов указал на Сысоева, — лично две ночи кряду гонял по лесам банду гулящего сброда. Препохабная история случилась. Десяток моих казаков сгинул в ваших райских кущах. И, наконец, кто положил наш авангард в Кули-Юрте? Чьих рук дело?
Голос Ермолова гремел набатом над головами парламентёров. Командующий вскочил, зашагал взад и вперёд по вытоптанной траве площадки перед входом в землянку. Казалось, генеральские ботфорты расколют мятежную землю, разобьют на осколки, чтобы Ярмул потом смог сложить из них крепость.
— То молодёжь шалит, Ярмул, — Умалат почти шептал, разглядывая ленивые облака, прилипшие к верхушкам высоких холмов. — Дети. Кровь молодая кипит, дел великих требует..
— Так я вам крови поубавлю! Дела, говоришь, молодёжь ваша хочет? Отдадите их мне — я их к делу приставлю! Так утомятся они от меня, что разбой творить сил не станет. И вот моё первое условие: отдадите мне ... Каждый! По одному своему чаду в аманаты. Получили мы донесения о возобновлении невольничьих торгов в Анапе. Известно нам и то, что на торгах тех видели русских пленных. Были там женщины и дети, уведённые вами из станиц по ту сторону реки. И вот вам моё второе условие: кто из вас банду с пленниками через свои землю пропустит — жгу аул. А самих, собачьих выкормышей, — лес валить или рвы рыть пожизненно, но это, если помилую. А так — в петлю! И аманата — в петлю. Торгаши и прочие мирные путешественники перемещаются по вашим землям не иначе, как под защитой войска. И всё равно ваша бойкая молодёжь ухитряется грабить. Вчера какая-то сволочь свела из команды лесорубов двух рабочих коняг. А потому вот вам моё третье условие: будете платить оброк скотом, зерном, шкурами, дичью. Ведомости у Самойлова.
— Не оскорбляй нас, Ярмул, — заговорил Безымянный имам. — Вы пришли в нашу землю с пушками. Рубите лес. Строите крепость. Жить хотите бок о бок с нами. Будем добрыми соседями, а не врагами. Возьмите наших сыновей в учение, возьмите наших дочерей в жёны, возьмите наше добро в дар. Слово даём — не воевать с вами.
Имам говорил. Слава чужой речи вылетали из недр его бороды, как пули из пистолетного дула. Временами смысл произносимых фраз ускользал от Фёдора, настолько облик говорившего не соответствовал сути его речей. Но казак понимал главное — Безымянный имам хочет мира. Умалат переводил:
— Мы дадим вам наших сыновей и дочерей. Мы отдадим нажитое в труде и боях добро, если вы оставите нас в покое. Но лучше — уходите.
— Мы стоим на исконно русской земле. Стоим и будем стоять! Я требую от вас замирения и повиновения, без условий, — гремел Ермолов. — Иначе — победоносная русская армия обрушит на вас всю свою мощь. Европу покорили — покорим и вас, не сомневайтесь! Мы не отступим и не уйдём. Вы подпишите условия замирения или живыми вам не быть.
Умалат перевёл:
— Ярмул грозит нам смертью, требует дани и аманатов. Не быть нам живыми, если не станем рабами-данниками.
Фёдор крепче сжал в ладони рукоять Митрофании. Эх, ударить бы сейчас наотмашь! Да так, чтобы рыжая голова подлеца покатилась прямо под ноги Ярмулу, подпрыгивая и оставляя кровавый след. Чтобы хлынула водопадом ядовитая кровушка, смывая дорожную пыль с потрёпанной черкески. Ненависть сдавила горло казака, мешая произнести даже самый тихий звук.
— Мы согласны. Мы хотим жить, — тихо произнёс Безымянный имам.
Он медленно снял папаху с белой перевязью, обнажив бритую голову. Сплошь покрытая шрамами от ожогов и сабельных ударов, она напоминала осколок древней скалы, изборождённый небесными стихиями — солнцем, водой и ветром. Чёрные провалы его глаз уставились в лицо русского генерала из-под нависших бровей. Он смотрел только на Ермолова, словно ни единой души больше не было на лужайке перед входом в землянку.
— Подай бумаги, граф, — обратился командующий к Самойлову, — пусть распишутся. Да поторопись, иначе их вождь в моём мундире взглядом дыру прожжёт.
Он остановил Самойлова у входа в землянку.
— Ваше сиятельство, разрешите обратиться!
— Чего тебе, казак?
— Передайте Алексею Петровичу, что толмач, Умалат, неверно переводил. Перевирал, скотина.
Проводы войска затянулись на неделю.
Отправку частей задерживали тревожные донесения, стекавшиеся в штаб русской армии со всех сторон. Ермолов и Вельяминов днями просиживали над донесениями разведчиков, картами, списками. Судили и рядили и так и эдак, засиживались допоздна, пытаясь найти единственно верное решение. Фёдор Туроверов многие часы проводил с ними. Его считали знатоком здешних мест и обычаев их обитателей. Карты были плохи, сведения часто противоречивы и не верны. Генералам требовались советы человека, исходившего и изъездившего эти дикие места вдоль и поперёк. Фёдор с изумлением и гордостью видел безграничное доверие начальствующих к нему, простому солдату, с трудом разбирающему грамоту. Стесняясь показывать генералам заскорузлые пальцы, Фёдор водил по самописным картам остриём Митрофании, припоминая заветные приметы. Склоны, поросшие густым лесом, быстрые речки, тенистые ущелья, тропки и дорожки здешних мест, где он бродил с малолетства с товарищами и старшими братьями.
Трудно сказать, как сложилась бы судьба простого московского паренька Кости Липатова, ведь с законом он, мягко говоря, не дружил… Но фашистские полчища настырно рвались к советской столице, и неожиданно для себя Константин стал бойцом восемьдесят пятого отдельного десантного батальона РККА. Впереди у него были изнуряющие кровопролитные схватки за Ростов-на-Дону, гибель боевых товарищей, а еще – новые друзья и враги, о существовании которых сержант Липатов и не подозревал.
Длинен путь героев-богатырей. Берёт он начало в землях русских, тянется через степи половецкие до Тмутаракани, а затем по морю пролегает – до самого Царьграда, где живёт Елена Прекрасная. Много трудностей придётся преодолеть по дороге к ней. И ещё не известно, кому из богатырей она достанется. Это ведь не сказка, а почти быль, поэтому возможно всякое – подвергается испытанию не только сила богатырская, но и прочность давней дружбы, прочность клятв и вера в людей. Даже вера в Бога подвергнется испытанию – уж слишком точны предсказания волхвов, христианского Бога отвергающих, а сам Бог молчит и только шлёт всё новые беды на головы героев-богатырей.
Тимофей Ильин – лётчик, коммунист, орденоносец, герой испанской и Финской кампаний, любимец женщин. Он верит только в собственную отвагу, ничего не боится и не заморачивается воспоминаниями о прошлом. Судьба хранила Ильина до тех пор, пока однажды поздней осенью 1941 года он не сел за штурвал трофейного истребителя со свастикой на крыльях и не совершил вынужденную посадку под Вязьмой на территории, захваченной немцами. Казалось, там, в замерзающих лесах ржевско-вяземского выступа, капитан Ильин прошёл все круги ада: был заключённым страшного лагеря военнопленных, совершил побег, вмерзал в болотный лёд, чудом спасся и оказался в госпитале, где усталый доктор ампутировал ему обе ноги.
Огромное войско под предводительством великого князя Литовского вторгается в Московскую землю. «Мор, глад, чума, война!» – гудит набат. Волею судеб воины и родичи, Пересвет и Ослябя оказываются во враждующих армиях.Дмитрий Донской и Сергий Радонежский, хитроумный Ольгерд и темник Мамай – герои романа, описывающего яркий по накалу страстей и напряженности духовной жизни период русской истории.
2015 год. Война в Сирии разгорается с новой силой. Волны ракетных ударов накрывают многострадальный Алеппо. В городе царит хаос. Шурали Хан — красивейший и образованнейший человек в своем роду — является членом группировки Джабхат ан-Нусра. Шурали завербован в 2003 году на одной из американских военных баз в Ираке. По разоренной Сирии кочуют десятки тысяч беженцев. Шурали принимает решение присоединиться к ним. Среди руин Алеппо Шурали находит контуженного ребёнка. Мальчик прекрасен лицом и называет себя Ияри Зерабаббель.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.