Генерал Дроздовский - [4]

Сестра Юлия, оказавшись в доме за старшую, занималась воспитанием брата истинно самоотверженно, часто забывая о самой себе. Может быть, поэтому Михаил рос в семье ребенком избалованным, будучи всеобщим любимцем. Пройдут годы, и Юлия Гордеевна станет для него самым любимым человеком. Отец наставлял ее не часто, говоря: «Юля, ты как мать за младших. Особо присматривай за братом, шалостям его не потакай. Избалуем, потом маяться придется с ним…», «Учи его азбуке и счету, скоро в гимназию ему идти…», «Забаловали мы Мишу, упрямцем растет, а ведь ему службу по роду нашему нести только военную…».

Поскольку задатки мужского характера закладываются еще в детстве, люди, знавшие семью генерала Дроздовского, отмечали, что сын подрастает у него каким-то замкнутым, скрытным от старших и «диковатым». Такое объяснялось без долгих о том размышлений и обсуждений: мальчик очень рано лишился материнской ласки.

— Один он у Гордей Ивановича наследник. Потому и балован он, хотя матери и не знает совсем. Зато как печется о нем старшая, Юлия…

В гимназии, куда отец отдал сына с некоторым облегчением для себя, Михаил особо ничем не выделялся. Учился «похвально», тревожа учителей разве что своим упрямством. С однокашниками он в те годы сходился не без труда. Игр же в кругу гимназистов избегал, хотя развит был для своих лет физически отменно, гимнастику любил и в ссорах мог постоять за себя.

Пожалуй, в детские годы самым большим увлечением мальчика стало… постоянное нахождение в обществе отцовских денщиков. Два унтер-офицера, при обороне Севастополя ходивших в пехотных солдатах, оказались на редкость людьми добрыми. Они были типичными служаками эпохи императоров Николая I и Александра II, отдавшими почти всю жизнь русской армии. И ко всему прочему неутомимыми рассказчиками.

Оба денщика происходили из Черниговского полка, отличившегося особо при обороне Севастополя. Оба были ранены, у обоих Георгиевские кресты на груди. Роднило их и то, что они были с Рязанщины — Ряжского уезда, сел Старожилово и Бобровинки. Один — Петр Новожилов, второй — Михаил Мозалев. Оба — Ивановичи.

Когда им поручали присматривать за совсем еще маленьким генеральским сыном, то они убаюкивали его, тихо напевая свою любимую песню. Называлась она «Солдаты под Севастополем»:

Распроклятый француз-англичанин,

Возмутил ты чалму на нас.

Наипаче он налегает

На стрелковый третий баталион.

Пули, ядра нам знакомы,

Картечь, бомбы нипочем

Заряжайте ружья поскорее,

Французов встретим мы в штыки.

Пушки, ядра полетели,

Точно с неба сильный град…

Став уже взрослым, с офицерскими погонами на плечах, Михаил Дроздовский не без улыбки говорил о том, что его колыбельной в детстве был порой не «серенький волчок, который схватит за бочок», а солдатская песня «севастопольской страды». И вспоминал про своих отставных Ивановичей, которые для любимого отца были больше чем просто живое напоминание о Крымской войне. Они так и остались для Дроздовского-старшего до самой его кончины «братцами».

Рассказы рязанцев из Черниговского пехотного полка были незатейливыми. Все про Крымскую войну, про жизнь полковую, про жизнь деревенскую, откуда их «выдернул» на войну внеочередной рекрутский набор. То есть про обыденную судьбу солдата эпохи императора Николая I, которая в сладость мало кому из них была.

Увечные воины, вспоминая младших братьев, которых не видели с тех пор, как в сермяках и лаптях, поклонившись отчему дому и родным, переносили свою любовь и заботу на смышленого генеральского сына. Да и к тому же он стал для них самым внимательным и благодарным слушателем.

Дроздовский-младший обычно первым начинал беседы в солдатской комнате за столом, на котором пыхтел начищенный до блеска самовар. Его приход к Ивановичам доставлял тем немалое удовольствие: было кому послушать об их жизни солдатской, о Севастополе и боевых делах, за которые они удостоились «Егориев». О том, как защищали Севастополь, унтер-офицеры сверхсрочной службы могли говорить долго, не боясь повториться.

— Иванович, расскажи, будь добр, про моего отца в Севастополе. Ты же рядом с ним тогда был?

— Конечно, рядом, как и Михаил. В одном полку были, в Черниговском. До конца осады.

— Расскажи про штурм, когда отца ядром контузило.

— Изволь, расскажу. Решили англичане наш бастион обойти, поскольку взять его штурмом не могли. А мы, черниговцы, тут как тут, в окопах сидели. Батюшка ваш, как увидел атаку ворогов, саблю — вон, а нам скричал: братцы, айда в штыки. Мы и побежали по каменьям вперед.

— Ты, Иванович, не тяни, рассказывай, как дальше дело шло.

— Дело-то шло известное. Англичанин штыкового боя не принял, от нас стал пятиться в свои окопы. А мы не отстаем, все хотим его штыком достать и погнать за его же окопы.

— А когда их пушки стрелять стали по вам?

— Когда аглицкая пехота в окопах укрылась, а мы как на ладони остались перед ними. Тогда их батарея и ударила по нашей роте. Мы по приказу отходить стали за бастион, в укрытие.

— Тогда батюшку и контузило?

— Тогда, Миша. Ядро было на излете, иначе бы нашего поручика увечным сделало. А так только изрядно помяло. Но Бог дал, отлежался за неделю в полковом лазарете. И в роту вернулся.