Гендер и власть. Общество, личность и гендерная политика - [110]
Подобный опыт для того времени был незаурядным, но не единичным. Он являлся частью исторического изменения в конструировании фемининности у более богатых слоев капиталистического мира. Аналогичное изменение можно проследить в некоторых частях Австралии благодаря последним исследованиям таких социологов и социальных историков, как Керрин Рейгер, Джилл Мэтьюз, Майкл Гилдинг, Энн Гейм и Розмари Прингл. Эти исследования показывают сложные институциональные изменения, произошедшие в первой половине XX века и повлиявшие на гендерные отношения в семье, государстве, на рынке труда и в сфере профессиональной занятости. К числу этих изменений как раз относятся те, которые коснулись жизни Бим Эндрюс: расширение образования для девочек и изменение его содержания; изменение структуры домохозяйства и разделения домашнего труда, которое довольно быстро свело на нет систему домашних слуг как массовой сферы занятости; рост сегмента офисной работы для женщин.
Совокупность этих институциональных изменений привела к тому, что в жизни молодых женщин встали новые проблемы, связанные с конструированием фемининности в подростковом возрасте и юности. Особенно важными представляются две из них. Первая – выбор профессии. Эта проблема пришла на смену выбору между следованием традиционному жизненному пути для женщины или протестом против него. Новая женщина – это, в сущности, женщина, сфера занятости которой лежит вне дома. Но главная проблема состояла не в выборе между разными видами труда, а скорее в изменении подходов к труду. В первые десятилетия XX века изменилось представление о домашней хозяйке как профессии. Наряду с другими вещами сюда входило развитие домоводства как гендеризованного учебного предмета. До этого времени оплачиваемая занятость женщины была вопросом нужды или респектабельности (в XIX веке трудовая аристократия и мелкие бизнесмены считали, что не работающая вне дома жена – признак профессиональной успешности ее мужа). Теперь она стала проблемой отказа от профессии домашней хозяйки.
Вторая проблема – конкуренция с мужчинами. Она стояла на повестке дня значительно дольше – об этом свидетельствует изгнание женщин-рабочих из горного дела и тяжелой промышленности. Однако, как показывает Сьюзен Магари, концепция раздельных сфер занятости, прошедшая длинный путь рационализации, на рубеже XIX и XX веков начала терять свои позиции. Например, школьные успехи у девочек были явно выше, чем у мальчиков. В Австралии в первое десятилетие XX века доля девочек-учащихся в возрасте 14–17 лет была значительно выше, чем доля мальчиков.
Эти изменения не могли автоматически привести к формированию новой фемининности, но они, безусловно, преобразовали поле, в рамках которого формируются половой характер и отношения между разными типами фемининности. Прославление нормативной нуклеарной семьи в середине XX века и апофеоз домохозяйки, описанные Гейм и Прингл в очерке «Формирование австралийской семьи», послужили попыткой разрешения этих проблем с помощью новой модели утрированной фемининности. Тем самым проблему профессиональной занятости предлагалось разрешить посредством сознательного выбора работы по хозяйству как жизненного пути, даже как «карьеры», в духе концепции, пропагандировавшейся журналами вроде «Ридерз дайджест», адресованными состоятельным женщинам. Проблему конкуренции предлагалось решать путем устранения женщин из сфер занятости мужчин, что уравновешивалось бы путем вложения капиталов в домашнюю сферу и облегчения домашнего труда, скажем использования новых технологий типа холодильников. Поэтому средства массовой информации делали акцент на современной домашней хозяйке как некоем новом феномене. В то же время весьма целенаправленно была изменена концепция брака, из которой была преднамеренно устранена идея конкуренции. В популярной литературе 1950-х годов, посвященной браку, особо подчеркивались такие моменты, как партнерский брак (companionate marriage), чувство единства и проведение времени всей семьей.
На одном уровне эта модель была навязана женщинам социальными интересами, стоявшими за подобными решениями проблем, не в последнюю очередь интересами производителей домашней техники, которые проводились через новые техники массовой коммуникации. На другом уровне это было подлинное решение проблем профессиональной занятости и конкуренции, к которому многие женщины приходили вполне сознательно.
В книге, название которой заимствовано у Аристотеля, представлен оригинальный анализ фигуры животного в философской традиции. Животность и феномены, к ней приравненные или с ней соприкасающиеся (такие, например, как бедность или безумие), служат в нашей культуре своего рода двойником или негативной моделью, сравнивая себя с которой человек определяет свою природу и сущность. Перед нами опыт не столько даже философской зоологии, сколько философской антропологии, отличающейся от классических антропологических и по умолчанию антропоцентричных учений тем, что обращается не к центру, в который помещает себя человек, уверенный в собственной исключительности, но к периферии и границам человеческого.
Опубликовано в журнале: «Звезда» 2017, №11 Михаил Эпштейн Эти размышления не претендуют на какую-либо научную строгость. Они субъективны, как и сама мораль, которая есть область не только личного долженствования, но и возмущенной совести. Эти заметки и продиктованы вопрошанием и недоумением по поводу таких казусов, когда морально ясные критерии добра и зла оказываются размытыми или даже перевернутыми.
Книга содержит три тома: «I — Материализм и диалектический метод», «II — Исторический материализм» и «III — Теория познания».Даёт неплохой базовый курс марксистской философии. Особенно интересена тем, что написана для иностранного, т. е. живущего в капиталистическом обществе читателя — тем самым является незаменимым на сегодняшний день пособием и для российского читателя.Источник книги находится по адресу https://priboy.online/dists/58b3315d4df2bf2eab5030f3Книга ёфицирована. О найденных ошибках, опечатках и прочие замечания сообщайте на [email protected].
Эстетика в кризисе. И потому особо нуждается в самопознании. В чем специфика эстетики как науки? В чем причина ее современного кризиса? Какова его предыстория? И какой возможен выход из него? На эти вопросы и пытается ответить данная работа доктора философских наук, профессора И.В.Малышева, ориентированная на специалистов: эстетиков, философов, культурологов.
Данное издание стало результатом применения новейшей методологии, разработанной представителями санкт-петербургской школы философии культуры. В монографии анализируются наиболее существенные последствия эпохи Просвещения. Авторы раскрывают механизмы включения в код глобализации прагматических установок, губительных для развития культуры. Отдельное внимание уделяется роли США и Запада в целом в процессах модернизации. Критический взгляд на нынешнее состояние основных социальных институтов современного мира указывает на неизбежность кардинальных трансформаций неустойчивого миропорядка.
Монография посвящена исследованию становления онтологической парадигмы трансгрессии в истории европейской и русской философии. Основное внимание в книге сосредоточено на учениях Г. В. Ф. Гегеля и Ф. Ницше как на основных источниках формирования нового типа философского мышления.Монография адресована философам, аспирантам, студентам и всем интересующимся проблемами современной онтологии.
Эта книга — увлекательная смесь философии, истории, биографии и детективного расследования. Речь в ней идет о самых разных вещах — это и ассимиляция евреев в Вене эпохи fin-de-siecle, и аберрации памяти под воздействием стресса, и живописное изображение Кембриджа, и яркие портреты эксцентричных преподавателей философии, в том числе Бертрана Рассела, игравшего среди них роль третейского судьи. Но в центре книги — судьбы двух философов-титанов, Людвига Витгенштейна и Карла Поппера, надменных, раздражительных и всегда готовых ринуться в бой.Дэвид Эдмондс и Джон Айдиноу — известные журналисты ВВС.
Новая книга известного филолога и историка, профессора Кембриджского университета Александра Эткинда рассказывает о том, как Российская Империя овладевала чужими территориями и осваивала собственные земли, колонизуя многие народы, включая и самих русских. Эткинд подробно говорит о границах применения западных понятий колониализма и ориентализма к русской культуре, о формировании языка самоколонизации у российских историков, о крепостном праве и крестьянской общине как колониальных институтах, о попытках литературы по-своему разрешить проблемы внутренней колонизации, поставленные российской историей.
Это книга о горе по жертвам советских репрессий, о культурных механизмах памяти и скорби. Работа горя воспроизводит прошлое в воображении, текстах и ритуалах; она возвращает мертвых к жизни, но это не совсем жизнь. Культурная память после социальной катастрофы — сложная среда, в которой сосуществуют жертвы, палачи и свидетели преступлений. Среди них живут и совсем странные существа — вампиры, зомби, призраки. От «Дела историков» до шедевров советского кино, от памятников жертвам ГУЛАГа до постсоветского «магического историзма», новая книга Александра Эткинда рисует причудливую панораму посткатастрофической культуры.
Представленный в книге взгляд на «советского человека» позволяет увидеть за этой, казалось бы, пустой идеологической формулой множество конкретных дискурсивных практик и биографических стратегий, с помощью которых советские люди пытались наделить свою жизнь смыслом, соответствующим историческим императивам сталинской эпохи. Непосредственным предметом исследования является жанр дневника, позволивший превратить идеологические критерии времени в фактор психологического строительства собственной личности.