Гендер и власть. Общество, личность и гендерная политика - [108]
В своей книге «Бытие и ничто» Сартр трактует историю жизни как унификацию, которая подчинена единому принципу, структурирующему множественные следствия некоторого исходного, системообразующего выбора. В Главе 9 уже говорилось о том, что подобная точка зрения упрощает представление о личности и упускает из виду значение противоречия. Даже в модели Сартра предусматривается множественность исходных выборов. Но важнее то, что сложности жизни личности возникают в результате структурных противоречий, которые выходят за пределы жизни отдельного человека.
Однако сколько бы ни было известно подробностей о данной жизни, жизнь личности остается непонятной, если не принимать во внимание структурные основания практики. Поразительным примером тому служит попытка дать исчерпывающую картину личности, предпринятая Робертом Уайтом в работе «Течение жизни» («Life in progress»). Уайт осуществил масштабное лонгитюдное исследование, проследив жизнь трех нормальных американцев из высшего класса, начиная с годов ученичества и заканчивая зрелым возрастом. Он провел с ними колоссальное количество психологических тестов, а также использовал интервью и эссе. Это исследование столь же детально, сколь и тривиально по своим результатам. Поскольку в нем отсутствуют вопросы относительно структуры, которые помогли бы организовать материал, оно эклектично, невыразительно и слегка сдобрено идеологией естественного роста, присущей концепции жизненного цикла.
Полной противоположностью ему является проведенное Фрейдом исследование русского представителя высшего класса, так называемый случай Человека-волка. Следует отметить, что Фрейд ни в грош не ставил теорию социальной структуры, но как терапевт он был исключительно чувствителен к влиянию структуры на динамику личной жизни. Человек-волк – это клубок противоречий, и его личность противоречива потому, что предъявленные ему элементы эмоциональной жизни невозможно было уложить в связное и внутренне согласованное целое. Очевидно, что классовые отношения между крестьянами и помещиками в предреволюционной России были напряженными. Описываемый случай показывает, как эти отношения накладывались на гендерную динамику, проявляясь в амбивалентности отношений между мужем и женой; в разделении труда между слугами, ухаживавшими за детьми, и прочей челядью; в соперничестве между девочками и мальчиками, чтобы выстроилось домохозяйство, которое для маленького мальчика превратилось в минное поле. Мой опыт интервьюирования в исследовании историй жизни свидетельствует, что представление о противоречивых основаниях жизни личности служит полезным обобщением, применимым к значительному числу случаев. Жизненные ситуации, предъявляемые формирующейся личности, аморфны и неудобоваримы, унификация обычно трудна, а иногда и вовсе невозможна. Формирующаяся модель жизни личности часто характеризуется внутренней бессвязностью, несогласованностью или разрывами. Сартр не принимает во внимание, что практика унификации, подобно всем другим практикам, может оказаться неудачной. Некоторые теоретики даже предполагают, что современное общество требует от личности внутренних разрывов. Лэнг в своей работе «Политика опыта» утверждает, что именно таким образом достигается нормальность в сумасшедшем обществе. В этом же ключе высказываются некоторые феминистские критики внешнего вида, который формируется в соответствии с канонами конвенциональной фемининности.
Жизнь человека – это не монада без окон. Люди осознают себя, делясь своими опытами прошлого и настоящего с другими, ведь мы «члены друг другу», как говорит апостол Павел (Послание к Ефесянам, 4: 25). Подобные опыты сопереживания могут быть столь же интимными, сколь интимны истории любви или брака, известные только двум вовлеченным в эти отношения людям. Но они могут быть и такими же публичными, как заседания парламента.
Коллективная практика несводима к сумме индивидуальных практик. Строго говоря, вообще не существует такой вещи, как индивидуальная практика. Это словосочетание является продуктом абстрагирования от ткани реляционного поведения. Даже мастурбация предполагает социально сконструированные фантазии, техники полового возбуждения и какое-то минимальное сообщество, в котором мастурбирующий человек становится объектом своего собственного катексиса.
Таким образом, личная жизнь – это тропа через поле практик, следующих целому ряду приемов коллективной логики и реагирующих на целый ряд структурных условий, которые обычно накладываются друг на друга и часто друг другу противоречат. Неудивительно, что теории жизни личности, которые реифицируют индивидуума и его черты, такие как теории черт характеров и шкалированные концепции гендера, обсуждавшиеся в Главе 8, дают очень слабое представление о реальности. Структура личности не является структурой предмета. Это один из способов унификации разнообразных и часто противоречивых практик.
Так, понятие личности логически согласуется с понятием института, являющегося другой эмпирической унификацией практик. Гендерный анализ личности должен быть направлен на тот же самый репертуар структур, что и гендерный анализ институтов (см. Главу 6). Определенные усилия в этом направлении уже прилагаются. Так, анализ структур катексиса весьма популярен в классическом психоанализе. Наброски анализа структур власти были сделаны Шуламит Файерстоун, а также психоаналитиками, интересовавшимися колониализмом: Октаве Манони и Францем Фаноном. Наименее популярен анализ личности в терминах структуры труда, хотя в зачаточном состоянии он содержится в работах немецкого психолога Фригги Хауг и теоретических трудах Эдмунда Салливана (Канада).
В книге, название которой заимствовано у Аристотеля, представлен оригинальный анализ фигуры животного в философской традиции. Животность и феномены, к ней приравненные или с ней соприкасающиеся (такие, например, как бедность или безумие), служат в нашей культуре своего рода двойником или негативной моделью, сравнивая себя с которой человек определяет свою природу и сущность. Перед нами опыт не столько даже философской зоологии, сколько философской антропологии, отличающейся от классических антропологических и по умолчанию антропоцентричных учений тем, что обращается не к центру, в который помещает себя человек, уверенный в собственной исключительности, но к периферии и границам человеческого.
Опубликовано в журнале: «Звезда» 2017, №11 Михаил Эпштейн Эти размышления не претендуют на какую-либо научную строгость. Они субъективны, как и сама мораль, которая есть область не только личного долженствования, но и возмущенной совести. Эти заметки и продиктованы вопрошанием и недоумением по поводу таких казусов, когда морально ясные критерии добра и зла оказываются размытыми или даже перевернутыми.
Книга содержит три тома: «I — Материализм и диалектический метод», «II — Исторический материализм» и «III — Теория познания».Даёт неплохой базовый курс марксистской философии. Особенно интересена тем, что написана для иностранного, т. е. живущего в капиталистическом обществе читателя — тем самым является незаменимым на сегодняшний день пособием и для российского читателя.Источник книги находится по адресу https://priboy.online/dists/58b3315d4df2bf2eab5030f3Книга ёфицирована. О найденных ошибках, опечатках и прочие замечания сообщайте на [email protected].
Эстетика в кризисе. И потому особо нуждается в самопознании. В чем специфика эстетики как науки? В чем причина ее современного кризиса? Какова его предыстория? И какой возможен выход из него? На эти вопросы и пытается ответить данная работа доктора философских наук, профессора И.В.Малышева, ориентированная на специалистов: эстетиков, философов, культурологов.
Данное издание стало результатом применения новейшей методологии, разработанной представителями санкт-петербургской школы философии культуры. В монографии анализируются наиболее существенные последствия эпохи Просвещения. Авторы раскрывают механизмы включения в код глобализации прагматических установок, губительных для развития культуры. Отдельное внимание уделяется роли США и Запада в целом в процессах модернизации. Критический взгляд на нынешнее состояние основных социальных институтов современного мира указывает на неизбежность кардинальных трансформаций неустойчивого миропорядка.
Монография посвящена исследованию становления онтологической парадигмы трансгрессии в истории европейской и русской философии. Основное внимание в книге сосредоточено на учениях Г. В. Ф. Гегеля и Ф. Ницше как на основных источниках формирования нового типа философского мышления.Монография адресована философам, аспирантам, студентам и всем интересующимся проблемами современной онтологии.
Эта книга — увлекательная смесь философии, истории, биографии и детективного расследования. Речь в ней идет о самых разных вещах — это и ассимиляция евреев в Вене эпохи fin-de-siecle, и аберрации памяти под воздействием стресса, и живописное изображение Кембриджа, и яркие портреты эксцентричных преподавателей философии, в том числе Бертрана Рассела, игравшего среди них роль третейского судьи. Но в центре книги — судьбы двух философов-титанов, Людвига Витгенштейна и Карла Поппера, надменных, раздражительных и всегда готовых ринуться в бой.Дэвид Эдмондс и Джон Айдиноу — известные журналисты ВВС.
Новая книга известного филолога и историка, профессора Кембриджского университета Александра Эткинда рассказывает о том, как Российская Империя овладевала чужими территориями и осваивала собственные земли, колонизуя многие народы, включая и самих русских. Эткинд подробно говорит о границах применения западных понятий колониализма и ориентализма к русской культуре, о формировании языка самоколонизации у российских историков, о крепостном праве и крестьянской общине как колониальных институтах, о попытках литературы по-своему разрешить проблемы внутренней колонизации, поставленные российской историей.
Это книга о горе по жертвам советских репрессий, о культурных механизмах памяти и скорби. Работа горя воспроизводит прошлое в воображении, текстах и ритуалах; она возвращает мертвых к жизни, но это не совсем жизнь. Культурная память после социальной катастрофы — сложная среда, в которой сосуществуют жертвы, палачи и свидетели преступлений. Среди них живут и совсем странные существа — вампиры, зомби, призраки. От «Дела историков» до шедевров советского кино, от памятников жертвам ГУЛАГа до постсоветского «магического историзма», новая книга Александра Эткинда рисует причудливую панораму посткатастрофической культуры.
Представленный в книге взгляд на «советского человека» позволяет увидеть за этой, казалось бы, пустой идеологической формулой множество конкретных дискурсивных практик и биографических стратегий, с помощью которых советские люди пытались наделить свою жизнь смыслом, соответствующим историческим императивам сталинской эпохи. Непосредственным предметом исследования является жанр дневника, позволивший превратить идеологические критерии времени в фактор психологического строительства собственной личности.