Гендер и политика времени. Феминистская теория и современные дискуссии - [73]

Давление времени зачастую носит особенно острый характер для одиноких матерей, главным образом для тех, кто не имеет карьерных перспектив или не получает финансовую поддержку от отцов своих детей, так как политика «благосостояние от работы» («welfare-to-work' policies»), принятая во многих странах в 1990‑х годах, ожидает, что они будут работать полный рабочий день (Knijn and van Wel 2001; Millar and Rowlingson, 2001; Skevik, 2006a, 2006b). Такая политика зашла еще дальше в США, где многие женщины «просто переместились из рядов социально-бедных к работающим-бедным» и в настоящее время «делают работу двух родителей сразу, получая доход в половину меньше, чем семьи с двумя родителями и имея только одну половину их времени» (Waldfogel et al., 2001, p. 59; Mink, 1998, p. 27; Kershaw, 2005). Поскольку одинокие родители — в основном афро-американцы, этот двойной эффект финансовой и временной бедности часто усугубляется еще и этническим фактором. Хотя социальная политика в Великобритании гораздо менее жесткая, она также стремится к увеличению занятости среди одиноких родителей, упуская из виду важную работу по уходу за детьми, которую они уже и так делают, и сложности ее сочетания с оплачиваемой работой (подобные выводы по отношению к Австралии, см.: Craig, 2005). В странах Скандинавии одинокие родители получают гораздо больше государственной поддержки, и они с меньшей вероятностью будут жить в бедности по сравнению с другими семьями (Daly and Rake, 2003; Ellingsaeter and Leira, 2006; Skevik, 2006a); однако увеличение времени оплачиваемой занятости означает, что и здесь они смогут провести меньше времени со своим малышом и иметь время для досуга, чем женщины, состоящие в браке (Hobson and Takahashi, 1997).

Проблемы, которые стоят перед одинокими матерями, делают видимым более рельефно общее напряжение между женскими семьями и их трудовыми ролями и невидимостью женской неоплачиваемой занятости в рыночных экономиках. Кроме того, женская роль в социализации семьи — «это ключевая, но не признанная проблема в осмыслении социального капитала» (Edwards, 2004, p. 5), и хотя женское участие в общинных сетях может обеспечить им местную активность со «значимой для общин информацией, знанием и контактами», она оставляет самим женщинам мало времени для политической деятельности, таким образом, «женщины зарабатывают социальный капитал, который впоследствии растрачивается их мужьями» (Lowndes, 2004, p. 59). Поскольку женский домашний труд не был идентифицирован как таковой, мужское неумение сделать это не определялось в качестве проблемы, и «нормальным» работником и политиком все еще остаются те, кто свободен от домашних забот и обязанностей по уходу.

А как насчет мужчин?

Как уже отмечалось в предыдущих главах, нежелание мужчин делать больше работы в доме является как источником, так и отражением их привилегированного положения в общественной сфере, потому что их относительная свобода от домашних обязанностей дает им сравнительные преимущества над женщинами в политике и занятости, а полученные экономические ресурсы обеспечивают их еще и «властью кормильцев» внутри дома. С этой точки зрения, проблема не просто в «мужской неспособности изменить социальные условия, но в нежелании делать это. Дело ведь касается власти» (Benn, 1998, p. 247, цитируется за Suzanne Moore).

Тем не менее, мужчины в основном делают больше в доме, чем в недавнем прошлом, и они также находятся под могущественными внешними ограничениями и нормативным давлением при распределении своего времени. Во многих семьях большие заработки мужчин означают, что приоритетной стает их карьера, а жена проводит больше времени дома, что выглядит как рациональное перераспределение обязанностей, и эти условия самоусиливают гендерные нормы, которые ожидают от мужчин быть в первую очередь кормильцами, а женщин — ответственной за домашние обязанности. Кэтрин Хаким (Catherine Hakim) (2000, 2007) утверждает, что результат гендерного разделения труда отражается в подлинном выборе и естественных половых отличиях, в возможностях и мотивациях. Это, тем не менее, проясняет национальные вариации в семейном «выборе», предполагая, что он связан с политикой рабочего времени, а не природы (Crompton and Lyonette, 2005). Существует также множество доказательств, подтверждающих, что как мужчины, так и женщины не удовлетворены балансом между временем, которое они должны тратить на работу, и временем, остающимся на их собственную жизнь (см., к примеру: Dex, 2003; Jacobs and Gerson, 2004; EOC, 2006a, 2006b).

Хотя гендерные нормы остаются все еще могущественными, есть, однако, некоторые свидетельства того, что они ослабевают во многих странах, в особенности по отношению к отцовству (Gerson, 2002; Crompton et al., 2005; Bianchi et al., 2006). Более эгалитарные представления становятся все сильнее среди молодых людей и тех, кто наиболее образован. На практике, однако, удлиненный рабочий день, ожидаемый от мужчин-профессионалов, оставляет им мало времени для своих семей (Dex, 2003), в то время как многие мужчины из рабочего класса по-прежнему считает исполнение «женской работы» потерей собственной мужественности и статуса, прилагаемого к ней; как уже упоминалось в седьмой главе, эти представления у безработных мужчин приводят к тому, что они с большой неохотой выполняют домашнюю работу. Здесь важно отметить, что если для женщин изменение гендерных норм означает приобретение ими атрибутов привилегированных групп, для мужчин этот процесс часто включает потерю ими своего статуса и финансовых привилегий.