Ген высоты. Откровенная история десятикратного восходителя на Эверест - [8]

Вообще, когда я любого человека встречаю, то всегда сперва считаю, что он альпинист. Только потом с удивлением понимаю, что, может, и нет.

Альпинисты – это особая общность людей, особая выборка. В альпинизме, как правило, не бывает «плохих» людей. Если ты с человеком пережил какие-то близкие эмоции, сидел с ним у костра, ел одной ложкой из одной миски, спал в одной палатке, ходил в одной связке, он не сможет тебе сказать – «я тебя не знаю, парень».

В другой жизни, отношениях, обществе – это немного по-другому: мало ли что мы с тобой в одном офисе работали, автобусе-такси ехали – ну и что?

В горах это невозможно. Когда ты стоишь достаточно близко между жизнью и смертью, когда ты страхуешь своего напарника, ты понимаешь: вот в этой веревке, зажатой в твоей руке, – его жизнь. И если ты случайно разожмешь пальцы, он упадет и разобьется. Это ощущение полнейшего доверия между двумя людьми. Даже отождествления. Ты становишься частью этого человека, в какой-то степени «сиамским» близнецом. Разве можно потом отказать самому себе?

Увы, такие случаи бывали, конечно, но крайне редко. Фактически это означало изгнание из «стаи». Это поступок, недостойный альпиниста, и вряд ли с таким человеком еще куда-нибудь пойдешь. Это все понимали. Вот такой своеобразный существовал кодекс альпинизма.

Альпинисты всегда были готовы помочь друг другу. Придешь к кому-нибудь, скажешь: ребят, еда кончилась – не рассчитал, горелка сломалась или еще что-нибудь стряслось – тебе обязательно помогут, даже в мыслях не было, что может быть иначе. Стыдно было даже последний кусок съесть. Такая считалочка была: «Последний кусочек делю пополам, а этот кусочек делю пополам и этот кусочек делю пополам…» и так до бесконечности. Съесть последний кусок – это кощунство какое-то, он и в горло-то не лез, каким бы ты сам голодным ни был. Сейчас жизнь изменилась, такого уже нет.

…На работе в горы меня не отпускали, да и вообще никуда не хотели отпускать. Мне говорили: «Саша, ты молодой специалист, давай ты пойдешь в отпуск не в этом году, а в следующем…» Я очень любил горы, и горы для меня были значительно важнее, чем работа. А мне предлагали прекрасную карьеру, очень четкую и понятную: «Саша, поработай три года, и ты станешь заместителем начальника отдела, еще 3 года – и заведующим лабораторией, диссертацию защитишь – кандидатскую, еще 5 лет потом – и доктором станешь…» Поди, плохой план? Я бы сказал, отличный! Прекрасный план без сучка и задоринки – но для нормального человека. А я-то нормальным не был.

Для меня все это звучало дико, странно. Я никак не мог себе представить – как это я – и не поеду в горы? Это все равно что лишить тебя всего, что есть в твоей жизни светлого и прекрасного. Как в детской книжке – вместо потерянного счастья петушка на палочке предлагают[10]. А я же тренировался – для гор, готовился – для гор, я жил – горами. Я уже рюкзаки пошил, карабины наделал, у меня планы, маршруты разработаны, меня команда ждет! Я им говорю: «Извините, я уже билет купил». Уехал, конечно.

На второй год продолжилось то же самое. Работа начала вступать в конфликт с моим образом жизни. Стало все сложнее отпрашиваться. Я начал подумывать, как бы вообще «свалить» из этого института – раз и навсегда. Но я как раб должен был во что бы то ни стало отработать эти положенные три года.

В последний, третий, год я уже внаглую начал прогуливать работу. А это был почтовый ящик[11]. Чтобы покинуть его стены, я лазил через забор. Или брал под мышку какой-нибудь тубус, шел через проходную: «Я в местную командировку». И был таков. Выскакиваю – и вот она, свобода! На тренировку, в Царицыно, куда угодно! Я начал уже откровенно опаздывать на работу, мне объявляли строгие выговоры, а я им подсказывал лежащее на поверхности решение: так увольте меня – и нет проблем! А мне говорят: «Не положено. Уволить тебя не можем. Будем и дальше ругать». Но мне невмоготу было терять и минуты. Я твердо решил: НЕ ХОЧУ там работать. И точка.

Вообще, я всю жизнь себя вел так, как хотел. Несмотря на строгие рамки советской зарегламентированной действительности. И я поступил так, как подсказывало мне мое нутро: собрал вещи и уехал в Крым. На две недели. Опять лазать. Это был март месяц. Я был уверен: сейчас вернусь, и меня с треском уволят! Такой, по сути дела, ужасный проступок никоим образом нельзя спустить с рук!

Приезжаю через две недели, меня вызывает начальник отдела. Вот оно, думаю, мое счастье. Одна подпись под заявлением, и я свободен! Но не тут-то было… Начальник говорит: «Ну что, Саша, набегался? Пиши заявление на отпуск за свой счет и иди, работай дальше». Я просто опешил тогда. Что все это значит? Но решения своего не поменял.

Я не видел себя в роли работника НИИ, каким бы престижным в то время это ни казалось. И перестал ходить на работу. Дело дошло до директора НИИ. Тот сказал: «Да отпустите вы его на все четыре стороны, и дело с концом!» Нормальный, видно, дядька попался, адекватный. В СССР таких людей днем с огнем не сыскать было. А мне повезло. Я наконец стал безработным. Без будущего, без ясных и четких перспектив. Зато свободным. И абсолютно счастливым.