Геморрой, или Двучлен Ньютона - [26]

Но это уже была отрыжка детства. На самом деле я все понял. Это была первая ночь, когда я уснул, любя обоих своих ближних – непутевого Деда и блудную мать.

Вообще-то уже было утро, ну так чем это могло помешать мне спать? На работу мне не идти – ее у меня нет. Хотя… Кажется, я уснул.

Я проснулся от запаха: пахло блинами. Я рывком соскочил с постели: такого быть не могло! Не может же быть… Но так и было: на кухне хозяйничал Дед, собственной персоной.

– Дед! – заорал я. – Что ты тут делаешь?

– Выпустили, – улыбнулся он и ловко подбросил блин.

Я сел за стол и сказал:

– Мог бы позвонить, я бы заехал за тобой. Не чужие все-таки.

Он хмыкнул и, сбросив подрумянившийся блин на верхушку блиновой горки, подтолкнул тарелку ко мне.

– Руки мыл? – грозно спросил он, и я понял, что мир восстановлен. Я прошлепал в ванную, умылся, а когда вернулся, на столе уже все было готово к завтраку. Я налил в бокалы сок и, подняв свой, вздохнул:

Только не перебивай, потому что это надо не только тебе, но и мне. Я хочу не просто попросить у тебя изв… нет, прощения, за то, что вел себя как свинья. Я хочу сказать, какие уроки вынес из своего свинства… Чтобы ты понял, что это не понарошку. Вот. Первое: я понял, что мадре не блудная. То есть не совсем блудная…

– Может, сойдемся на том, что совсем не блудная? – хмыкнул Дед и добавил: – Просто она…

– Нет, – перебил я, – это будет нечестно. Давай называть вещи своими именами. Сам знаешь, раскаянье блудного сына ценней, чем…

– В чем она раскаялась? – теперь уже он перебил меня.

– Ну, до этого она еще не доросла. Но зато она доказала, что у нее есть сердце и она по-своему нас любит.

– А ты сомневался? – искренне удивился Дед.

– Слушай, – не выдержал я, – опять ты изображаешь еврея? Тебе мало было всего?! Перестань говорить вопросами. Вот, сбил меня. Что я хотел сказать-то?

– Наверное, опять собрался чушь молоть. Ешь лучше. Блины остывают.

– Да, наверное. Главное, ты меня понял и…

В дверь позвонили. Я пошел открывать. На пороге стоял громила Толик из охраны Пимена. Я вытаращил глаза.

– Доброе утро, Микаэль Александрович, – вежливо поздоровался он.

Я поперхнулся недожеванным блином. Впервые в жизни меня назвали по имени-отчеству! Кстати, это мадре записала мне фамилию Деда и отчество по его имени. Это было так непривычно и так… немелодично, что проклятый ошметок блина отказался идти дальше своим путем. Помереть бы мне такой неприглядной смертью, если бы не Толик, вдаривший меня по спине. Все, что могло во мне двинуться, проделало это: глаза вылезли на лоб, ноги разъехались, зато и блин проскочил. Толик ловко удержал меня на ногах и неловко поинтересовался:

– Полегчало?

Я молча кивнул. На горизонте возник абрис Деда.

– Анатолий, – всплеснул он руками, – как вы вовремя, у нас блины.

– Спасибо, Сан Грич (тут я опять поперхнулся, правда, слюной – отродясь Деда никто так не кликал), не могу, шеф приказал по-быстрому тащи… привезти Микаэля Александровича.

Тут даже Дед моргнул, не поняв поначалу, о ком идет речь. А потом воззрился на меня, желая прокомментировать ситуацию. Но я злобно зыркнул на него, и он кивнул:

– А, ну раз все так серьезно… Все равно, Анатолий, пока Мика… эль Александрович приведет себя в порядок, вы успеете пару штук перехватить. – И надо же, мастиф протопал на кухню. А я, шипя как безъядный змей, отправился одеваться, мысленно подсчитывая, сколько блинов сожрет Толик. Не из жадности, а токмо из вредности.

Наконец мы погрузились в машину и выехали со двора. По пути молчали. От Толика вкусно пахло блинами, и сок в моем пустом желудке реагировал на это утробным урчанием. Толик сопроводил меня до приемной своего шефа и, сдав с рук на руки секретарше, вышел. Я просто-таки почувствовал, что он хоть и беззвучно, но с облегчением вздохнул. На лице секретарши по имени Ангелина – жгучей брюнетки, кстати, – тоже радости не наметилось. Интересно, за кого они меня считают? Небось баек наворотили со слухов и… Ангелина проводила меня к Пимену. Видно, было распоряжение запустить меня сразу при появлении, без доклада. Это было что-то новое. Похоже, мой статус возрос. Я стоял на пороге, вытянувшись в струнку и отразив на лице благоговейнейший ужас.

– Садись, – бросил Пимен, – сказано же было, с утречка да на работу.

– Так ведь это приглашение одной из сторон. Вторая, сиречь я, согласия не давала.

– Ну вот и дай, – сказал Пимен, подтолкнув ко мне какой-то лист. Я лениво придвинул его и стал читать.

Признаться, Пимен меня опять удивил. Я даже не о зарплате – она была в разы выше моего понимания. Это – черт с ним, главное – прочие условия: у меня была полная и абсолютная свобода (или это тавтология?). Я мог появляться на службе, когда захочу, и уходить, когда и на сколько захочу. Все, что от меня требовалось, – это вовремя и качественно работать, «не щадя живота своего». Ей-богу, так и было пропечатано!

– Не пойдет, – возмутился я, стараясь быстренько сообразить, где тут зарыта собака.

– Вот зануда! – в сердцах бросил Пимен. – Теперь ты чем недоволен?

– Как это чем?! Отсутствием свободы!

– Чиво? – изумился Пимен в своей простонародной манере. – Да ее тут хоть захлебнись. Парни так постарались, что…