Гелимадоэ - [61]

После ужина я вышел на площадь, дожевывая на ходу кусок хлеба. Все вокруг замерло, точно перед бурей; на небе, словно задернутом далеким занавесом, мерцали первые звезды. Быстро темнело, наступала ночь — безлунная, душная, тревожная, настоящая разбойничья ночка. С Безовки доносилось громкое кваканье лягушек, а нетопыри летали так низко, что женщины, вскрикивая, заслоняли голову рукой. Я понуро брел, сам не зная куда. У пивоваренного завода окунулся в густой дым, от которого защипало глаза и запершило в горле. В темноте, у старой башни, взвизгнула девушка; густой бас принялся увещевать ее. Я в страхе прибавил шагу. На высоком краю деревенской площади остановился и посмотрел вниз. От Милетина по шоссе медленно ползла повозка, было видно, как раскачивается под дугой светлый фонарик. Говор сидящих на пороге своих домов людей напоминал шум воды в полуразрушенном фонтане. Порой тревожно взлаивала собака. Кроны деревьев застыли недвижимо; создавалось впечатление, что время остановилось.

Вблизи от меня кто-то споткнулся о камень, я услышал чье-то учащенное дыхание. Оглянулся. Маленькая щуплая девчоночья фигурка намеревалась незаметно прошмыгнуть мимо. Узнав меня, негромко вскрикнула и дотронулась до моего плеча.

— Это ты, Эмма? — удивился я. Губы девочки дрожали от неподдельного волнения. При виде меня она вроде бы испугалась.

— Куда ты идешь? — тихо спросила она.

Вместо ответа я изумленно уставился на нее.

— Куда ты идешь? — упрямо допытывалась она.

Я ответил, что дома было темно и неуютно, вот я и вышел прогуляться на свежем воздухе.

— А может быть, ты шел к нам? — вдруг подозрительно спросила она. — Ты, верно, шел к Доре!

В словах ее слышалась насмешка. И ненависть.

— Нет, — спокойно возразил я, — и не думал. А почему ты спрашиваешь таким странным тоном?

— Доры… — нерешительно проговорила она, — Доры опять нет дома. Ты бы не нашел ее, даже если б искал.

— А мне что за дело, — раздраженно буркнул я. — Я ее и не ищу.

Лучше всего, подумалось мне, каждому из нас идти своей дорогой. Эта встреча с Эммой, ее поведение вызывали во мне смутное беспокойство. Я не хотел с ней связываться. Она заметила, что я собираюсь сбежать, и еще крепче ухватила меня за плечо.

— Ты… ты… — как в лихорадке бормотала она, — я бы тебе кое о чем рассказала, да не знаю, умеешь ли ты молчать. Если б я была уверена, что ты умеешь молчать!

— Как видно, — предположил я, — ты хочешь что-то скрыть, да не можешь.

— Эмиль, — настойчиво продолжала она, — то, что я знаю, тебя бы тоже заинтересовало. Да еще как! Я расскажу про это или покажу одному тебе, если ты поклянешься, что не разболтаешь.

Она так горячо меня упрашивала, что я заколебался, не зная, на что решиться. С одной стороны, сгорал от любопытства, с другой — опасался, не задумала ли девчонка посмеяться надо мной. На это она мастерица.

— Обещаешь? — наседала она. — Дай руку и поклянись, что никому не скажешь. Да скорее! Если хочешь, чтоб я тебе это показала, нельзя терять ни минуты.

От волнения у нее перехватило горло, и голос звучал так искренне, что я не устоял и отдал себя ее власти. Пожал ей руку и поклялся молчать. А она уже тащила меня за собой, не оглядываясь, сжав мои пальцы в своей влажной ладошке. Мы свернули от площади вниз и устремились через сады крутой, хорошо знакомой мне тропинкой, скользя по размокшей земле, натыкаясь в темноте на камни, все ближе к истомленной Безовке, к нежному курлыканью лягушек, к веющей от воды прохладе. Уже несколько раз я ощутил приступы неприятной слабости, и уже не раз бы упал, если бы в последний миг не успевал ухватиться за плетень или за ветку яблони. В хорошем же виде будут утром мои башмаки! Я живо представил себе огорченное лицо Бетки, которая возьмется их чистить. Вполне вероятно также, что меня ожидают суровые нравоучения матери и вопросы, на которые трудно дать ответ. И окупит ли эти грядущие муки тайна, что откроется мне сейчас?

Когда мы наконец благополучно добрались до речки, сомнения мои перешли в уверенность. Девчонка, по-видимому, затащила меня сюда исключительно ради того, чтобы я вывозил в грязи свои башмаки, и теперь, когда удалось меня взволновать и расстроить, со смехом удерет. Я жалел, что поддался любопытству и пошел у ней на поводу. Что особенного могла показать мне эта легкомысленная попрыгунья? Каковы были до сих пор все ее тайны? Кроличья нора в лесу, осиный рой на меже, гнездо перепелки во ржи. Конечно, я стал жертвой ее зловредного нрава.

Остановившись, я уже раскрыл было рот, чтобы высказать вслух свои подозрения и упреки, но Эмма мгновенно зажала мне рот ладошкой.

— Тс-с! — прошептала она мне в ухо, — теперь нельзя шуметь. Нас могут услышать!

Эмма взяла меня за руку и повела вдоль берега. Пригнувшись в высокой траве, мы, точно воры, крались от дерева к дереву, от куста к кусту. Лягушки переставали квакать и с бульканьем плюхались в воду. Где-то на Милетинском холме ухнула сова. Ни единой звезды не светилось на небе. Затаив дыхание, мы спрятались за стволом ветвистой ольхи. Эмма нерешительно указала на что-то своей тонкой ручкой.

В излучине Безовки, неподалеку от заводи, на том самом месте, где прошлым летом я впервые ощутил на своей коже блаженное тепло солнечных лучей, стояли два человека, углубившиеся в тихую сокровенную беседу. Сердце мое замерло. Этой парой были фокусник и Дора Ганзелинова.