Где золото роют в горах - [44]

Трудно мне с девчонками. Что на участке главное? План. Спокон веку так ведется — давай план, остальное никого не касается. А коли никого не касается, то с какой радости оно, остальное, должно меня касаться? План — и хоть трава не расти! Иной раз не только черным словом, но и по столу пристукнешь для острастки. Как же иначе? Раньше, когда командовал заготовительным участком, никто не обижался на мои выражения. Понимали парни — брань на вороту не виснет. Никому и в голову не приходило огрызаться или с жалобой бежать невесть куда. Мастер — бог на участке, а кто богу перечит?

Так было с парнями. Но вот перевели меня на токарный участок, а тут одни девчонки из технического училища. Не нравится им, когда я залетаю на седьмой этаж. Вижу: накаляются мои пискуши-визгуши, вот-вот побегут с жалобой.

Я особенно не расстраивался. Бегите, бегите, думаю себе, завернут вам оглобельки. План я делаю, верно? Остальное никого не касается, верно? Кому вас, пичуг, интересно слушать? Любой начальник прежде всего мастера поддержит. А вас кто?

И вдруг — объявление. На дверях моей конторки висит лоскуток тетрадной бумаги в косую линейку, и на нем крупно написано:

«ДЕВОЧКИ!

Сегодня после смены будет наше собрание. Обсудим поведение мастера И. М. Гордеева. Приходите все!»

Я надел очки и прочитал еще раз. Точно: мои девчонки собираются обсуждать мое поведение. Хоть глазам не верь! Повернулся лицом к станочной линии, разглядываю станочниц и гадаю: которая затеяла? Нинка Склемина вильнула глазами и спряталась за станок. Секунду нет ее, вторую нет, на пятой выглянула и напоролась на мой взгляд. Замерла и оторваться не может: ну, чисто кролик перед удавом! Я, конечно, медлить не стал, пальцем маню к себе. То краснеет, то бледнеет, а идет.

«Твоя работа?» Молчит. «Ты писала?» Молчит. «Язык-то имеешь или за обедом скушала?» И сразу словно прорвало, на все вопросы ответила: язык она имеет, писать не писала, но вообще-то идею поддерживает. А что? «А то! Немедленно иди к тем, чью идею поддерживаешь, и скажи, чтобы сняли бумажонку. Тоже немедленно! Мог бы и сам снять, да хочется вас, как котят, потыкать кое-куда носами. Сами убирайте! Так и передай. Здесь производство — и шутки шутить не положено. Вот так. Ступай!»

Зашел в конторку, сел за колченогий стол, раздумываю. Обнаглели до чего, просто уму непостижимо. Такие девки-ухари, что парни с заготовительного участка и в подметки им не годятся. Тех смирён вспоминаешь с удовольствием. Потом стал думать, как бы их укоротить? Чтобы привыкли жить по дисциплине: приказано — сделано.

Размышляю, а сам все прислушиваюсь: не скребется ли кто у двери, не снимает ли объявление? Нет, никто не скребется. Может быть, прослушал? Выглядываю — как висело объявление на двери, так и висит. Целехонькое! Ну, погодите же вы у меня!

И пошел по пролету. То за одним, то за другим станком появится голова и тут же исчезнет. Чувствуется, что называется, некоторое оживление в рядах противника. То-то же!

Нинка Склемина склонилась к станку, старается, втулки обтачивает и будто не видит меня. «Сказала,что тебе приказано было?» — «Сказала». — «И что же?» — «Мы не будем снимать объявления». Ну, разве не обнаглели? То только идею поддерживала, а теперь уже «мы не будем снимать». «Не будете?» — «Не будем». — «Чего доброго, вы еще и собрание проведете?» — «Проведем». — «Только попробуйте!» — «Попробуем». — «Ничего не попробуете — запрещаю! Короче говоря — кто у вас заводила всему делу? Ну-ка, докладывай!».

Заводила уже тут: Люська Каштанова подходит. Глаза блестят, как у кошки. «Люся, мастер запрещает проводить собрание...» — докладывает Нинка, бледная, дрожит, слезы вот-вот брызнут. «Успокойся, Нинок! Почему, Игнат Матвеич?»

Почему, почему! Разве скажешь, почему нельзя проводить собрание? Потому что меня критиковать собрались! О таком, понимаю, лучше помолчать. «Не положено встречным-поперечным проводить собрания в цехе». — «Мы не встречные-поперечные, мы здесь работаем». — «Все равно нельзя. Собрания могут проводить только начальник цеха, партийный секретарь и еще профсоюз. Знать надо, девки! Чему только вас в школе учили?» — «Во-первых, мы не девки, а девушки. Во-вторых, мы были в заводском парткоме и там сказали, что надо проводить собрание. В-третьих, на собрание придет начальник цеха».

Положила она меня на обе лопатки. Что оставалось делать? Посопел, посопел я, да и пошел к себе обратно в конторку. Опять размышляю. Партком я, конечно, уважаю, но такое дело — извини-подвинься! — ни в какие ворота не лезет. Что-то тут не так. Поди, врут девки? Не может быть, чтобы партком на такое дело пошел.

Человек я беспартийный, но тут насмелился, позвонил в партком. Так и так, были у вас сегодня работницы из токарного пролета? «Были». — «Разрешили вы им собрание в пролете проводить?» Не вижу секретаря, а чувствую: лезут у него брови к самым волосам. «Мы им посоветовали созвать собрание и разобраться в делах самим, без нашего участия...»

Я только головой мотаю: «Извините, товарищи дорогие, ну и натворили вы дел!» — «Что такое?» — «А то, что вы под самый корешок мой авторитет хотите подрезать. У меня с девчонками такие отношения, что на собрании они меня в порошок сотрут. Растерзают!» — «Не растерзают. А если отношения сложились неправильные, — поправьте, на собрании разберитесь...» И повесил трубочку.