Где золото роют в горах - [46]

И начал он меня во весь голос причесывать! Давно уж он видит, что я от духа времени отстал, чувство нового потерял, в обстановке не ориентируюсь и всякое такое. Одним словом, такой я и сякой. А девчонки куда как хороши: активно в жизнь входят, активно к производству относятся. И, дескать, иначе и быть не может: работницы с десятилетним образованием плюс техническое училище... Десять классов — это же капитал! А у мастера сколько капиталу? Ладно, ладно, не говори вслух, не конфузь себя окончательно. И так все понятно. Если хочешь знать — освоятся девушки с производством и вполне смогут справляться без мастера. Лишней фигурой в пролете можешь оказаться, товарищ Гордеев. Понятна ситуация или нет?

Еще бы не понять! Рукой подать до пенсии осталось, а намек вполне ясный. Что и говорить, этак можно все жизненное планирование поломать. Понял я это и стал отвечать. Рот плохо раскрывается, слова сквозь зубы процеживаю, а все-таки признаю ошибки: грубил, на невыгодных работах манежил и все такое прочее.

А Людмилка совсем разошлась, верховодит почем зря: «Мы, девочки, учтем заявление мастера о том, что он признает свои ошибки. Будем надеяться, что говорил он честно и искренне. Вопроса о его дальнейшей работе пока не ставим, но — пусть учтет!» Видали, какие хозяйки нашлись? Смотрю я на Александра Иваныча — ведь в его функции девчонки вмешиваются! Ничего, сидит спокойненько, как будто так и надо. «Невыгодные работы, пока не прошло новое нормирование, будем выполнять по очереди. Нет возражений? Так и запишем в нашу резолюцию. Собрание считаю закрытым».

Пошли по домам. Девки стайкой идут, стрекочут, как сороки. Мы с начальником плетемся следом и молчим: новые времена обдумываем, как же! Всю ночь проворочался с боку на бок. Злость душит. Так бы и всыпал горячих пискушам-визгушам! Будь я помоложе, может, послал бы всех к чертям собачьим и стал бы руководствовать, как прежде. А теперь — страх берет, боюсь переть против течения. Хочешь, не хочешь — надо перевоспитываться. А как?

Пошел на работу с тяжелым сердцем. Чешут, поди, девчонки, язычки про своего Бурбона: ладно, мол, мы его вчера побрили, куда с добром! Как мне теперь ими руководить? Вдруг не выдержу? Крутоват характер, скоро его не переломишь, даже если и есть охота.

Девчонки уже на рабочих местах. Вид самый деловой, на меня даже не глядят, словно и не было вчера никаких разговоров, никаких резолюций. Однако примечаю: стараются девчонки изо всех силенок, как никогда. За всю смену не пришлось мне крепкое слово применить. Мирно, на редкость мирно закончился тот день. «Всегда бы себя так вели, — говорю им, — не было бы у нас никаких разговоров и неприятностей». Смеются мои девчонки: «От вас это тоже зависит, Игнат Матвеич». — «Значит, сегодня я не Бурбон?» Опять смеются: «Нет, сегодня не Бурбон, даже-даже».

Нет, конечно, этак сразу я не перевоспитался. Бывало и срывался. Но вовремя опомнюсь, подойду и скажу: «Ты уж извини. Нинок, сердце не выдержало». И вот ведь что главное: Нина тоже понимает, чего мне это извинение стоит. Слезки на глазах, а улыбается и лепечет: «Что вы, Игнат Матвеич! Нисколько даже не обиделась...»

Так с Ниной. А с Люсей посложнее — огонь-девка! Затронь только — такой крик поднимет, не рад станешь, что зацепил. А потом пошепчутся, пошепчутся между собой — глядишь, и является с повинной головой: «Простите, Игнат Матвеич. Я, кажется, была нетактична...»

Установилось у нас как бы мирное сосуществование. Иной раз даже побеседуем о том, о сем. Из разных семей оказались девчонки. Люся, например, оказалась профессорской дочкой. Удивился я: «Из семьи сбежала, что ли? — «И не думала. Вместе с папой-мамой живу». — «Да как они допустили, что родное детё за станком токарит?» Посмотрели на меня девчата и локтями затолкались. «Что, опять Бурбон?» — «Бурбон, не Бурбон, а представления ваши устарелые...» Поднял я руки вверх: «Сдаюсь, девчата! Учите меня уму-разуму».

Переглянулись мои девчата: «Не обижайтесь, Игнат Матвеич, но кое-чему вам следует поучиться. Практический опыт у вас богатейший, в этом мы убедились. И человек-то вы, в общем неплохой. Но вот внешний вид ваш нам никак не нравится». — «Чем это я опять вам не угодил?» — «Ну, разве можно таким растрепой, извините, приходить на производство?» — «Что ж мне, как в театр одеваться? Производство есть производство. В белых перчатках тут делать нечего». — «Никто не просит приходить в белых перчатках. Но бриться-то надо, верно?»

Брился я, действительно, раз в неделю, по воскресеньям. В субботу уже мог свободно пощипывать бородку. Пообещал девчатам бриться еще раз — по средам. Но им, оказывается, и этого мало. Им надо, как минимум, чтобы брился через день. Я на такое не согласился. А девчонки почему-то особенно настаивать не стали.

И вот прихожу я пятого февраля в цех и сразу заподозрил: происходит что-то неладное. Под халатами у девчат парадные платья видно, все в красивых нарядных туфельках, косынки на головах самые цветастые и даже завязаны как-то по-особенному. Не иначе, как на танцульки собрались после работы — бывало у них такое. Сообразил я это и успокоился.