Где золото роют в горах - [40]

— Надо что-то придумать, товарищи! — сказал Шмелев. — Худо нам будет, если сорвем подачу зубчаток. Ой, худо!

— Трепачи в полной форме, вот кто мы теперь будем, — согласился Неустроев.

Загвоздкин искоса взглянул на Шмелева:

— Эх, Александрыч! Что тут придумаешь! Развалилась печка, одним словом — капут. Только и остается — начальника вызывать. Пускай принимает меры....

Неустроев поморщился: не по душе ему пришлось такое предложение. Он все еще надеялся, что произойдет какое-то чудо, что дело обойдется без посторонней помощи, что об аварии и, следовательно, о позоре Антона, будут знать только те, кто это видел. А теперь прилетит презлющий начальник цеха, начнется разбор — и пойдет, и пойдет! А что скажет Витька Журавлев, сменщик, которого он вызвал на соревнование? Вот будет картина, когда Витька придет принимать смену! Принимать нечего — одна развалина... Да будь же ты проклято, такое дело! И надо же, чтобы это случилось именно в его смену!

— Начальника вызвать недолго... — медленно проговорил Шмелев. — Сами еще ничего не сделали, а уже рыдаем: няньку нам давайте! Чего раньше времени скисли?

— К чему слова такие? — обиделся Загвоздкин. — А чего делать прикажешь?

— Пока не знаю, — признался Шмелев. — Но это еще ничего не значит. Надо пораскинуть мозгами. Как у тебя второй номер? Долго еще ремонтировать?

— Расчет у меня был — пять дней. Поднажать — можно в три.

— А скорее?

— Никак невозможно, Александрыч. Сам посуди: весь свод разворочен, задней стенке тоже переборку надо. Никак невозможно!

— Н-да! — сказал Шмелев, по-прежнему оглаживая подбородок. — Тяжелое у нас положение.

Загвоздкин вздохнул и развел руками:

— Тяжелей некуда. Одно у нас направление осталось, Александрыч, — остужать печь и чиниться. Провал быстро закидаем, лишь бы остыла...

— Плохое твое направление, Загвоздкин. Очень плохое. Пока остужаем, пока чинимся, пока снова разжигаем — тоже двое-трое суток пройдет. Нам такое спасибо скажут — полгода чихать будем...

Шмелев вынул портсигар. Когда-то посеребренный, он порядком пообтерся, и всюду проступала медь. Аккуратно воткнув сигаретку в обкусанный рыженький мундштук, Шмелев швырнул горящую спичку в раскаленную пасть печи и испытующе осмотрел собеседников:

— Нельзя ли... на ходу починиться?

Загвоздкин и Неустроев разом подняли головы и посмотрели на дымное марево, колыхавшееся над провалом.

Засунув в рот клок бороды, Загвоздкин начал старательно его обжевывать:

— Дак ведь, Александрыч... Ежели прямо говорить... Не соображу даже, с какой стороны и подступиться можно... Немыслимое дело...

— Дело нелегкое, что и говорить. Возможно ли — вот в чем вопрос.

— Немыслимое дело, — не задумываясь, повторил Загвоздкин. — К огню-то как подступиться...

— Что ты думаешь, Антон? — спросил Шмелев.

— Я не печник, я калильщик. Пусть специалист думает.

— Партия учит: в любом деле надо инициативу проявлять, — проговорил не без укора Шмелев. — А этого специалиста послушать, так мы трое суток должны канителиться — Шмелев бросил окурок в печь и сказал решительно: — К огню подступиться можно: над печью леса устроим.

— Экий ты бравый, Александрыч... А как кирпич в проломе удержишь? Святым духом? Подумал об этом?

— Подумал. Каркас железный сделаем.

— Ишь ты, тебе все нипочем. Температуру тоже преодолеешь? Девятьсот градусов?

— Положим, теперь уже не девятьсот. Сотня уже сбыла. Пока наладимся — еще сотни две-три сбудет.

— Пятьсот тоже человеческому организму штука неспособная, — проворчал Загвоздкин.

Старый печник был явно недоволен: скоро кончалась его смена, а возьмись он за такое дело, как починка провала, — глядишь, вся ночь пройдет и еще утра прихватишь. Тем более, что Шмелев и Неустроев в печной кладке ни черта не смыслят и вся работа наверняка ляжет на его плечи. Ему хотелось высказать все эти соображения, и в то же время он не решался: парторг человек принципиальный, на своем настоит, а про него пойдет слава шкурника и трусака — от большого дела в трудную минуту сбежал. Нет, не годится так! Потом сто раз покаешься.

— Вот что, дорогие мои товарищи, — твердо сказал Шмелев, — демократию я очень уважаю, но обстановка сейчас у нас вроде фронтовой, опасность на боевом участке семилетки. Поэтому уж позвольте мне принять командование на себя. Если есть возражения — выкладывайте!

— Нету возражений, — тотчас отозвался Неустроев, которому не по душе пришлось уклончивое поведение печника. — Правильно, принимай команду, Николай Александрович.

— Что ж... Я ничего... Командуй, коли охота есть, — согласился и Загвоздкин.

— Вот так! Теперь, давайте, договоримся: ты, Василий Семенович, подготовишь все для закладки провала, а Антон тем временем разгрузит печь, чтобы не перекалить шестерни. Да устрой вентиляцию пошире, Антон! Потом оба начнете строить леса над провалом. Можно разойтись!

Посмотрев, как начинают работать Антон и печник, Шмелев прошел из цеха. Загрохотав привязанным на блок куском рельса, он открыл скрипучую цеховую калитку. Уличная тьма была густо пронизана мелкой водяной пылью, сыпавшейся сверху из невидимого, но, вероятно, облачного неба. Подняв воротник, Шмелев стал пробираться к огням литейного цеха. Литейки были хорошо видны в темноте: из ваграночных печей густо валил дым особенного, зеленовато-фосфорического оттенка.