Где золото роют в горах - [39]

Только Антон выволок ящик, как увидел, что на рельсы упал кирпич. Да, кирпич. Раскаленный почти добела, он едва отличался от таких же раскаленных рельсов, рядом с которыми лежал. Антон удивился: что еще за фокусы? Откуда взялся кирпич?

Он засунул вагу в печь, чтобы отбросить сияющий кирпич в сторону, но не успел: и вагу, и ближайшие ящики завалило грудой кирпичей, валившихся откуда-то сверху. Это были еще не успевшие раскалиться черные кирпичи. Они резко выделялись на сверкающем фоне внутри печи темной, почти бесформенной грудой.

«Что за напасть такая! Откуда их прорвалась такая масса?» — недоумевал Неустроев, все еще не в силах сообразить, что это происходит с печью и только инстинктивно стараясь высвободить вагу, пока ее не завалило совсем.

— Эй, эй! Бойся! — услышал он выкрик и на секунду оглянулся.

Кричал цеховой печник Василий Семенович Загвоздкин. Он высунулся из соседней холодной печи, как скворец из скворешни, и кричал, неестественно вывернув голову вверх, глядя на потолок.

Антон посмотрел туда же и оцепенел: над его печью колыхался мохнатый факел пламени, почти достигая закоптелой цеховой кровли. Вокруг огненного султана веселым хороводом кружились искры.

Ноги сами понесли Неустроева к воздушной магистрали. В несколько поворотов он перекрыл заслонку в трубе, через которую в печь вдувался сжатый воздух. Так же быстро он перекрыл другую трубу, по которой шел мазут. Форсунки — через них силой воздуха в печи разбрызгивались струи мазута — утихли.

В наступившей тишине бесшумно колыхающийся столб пламени казался особенно грозным. Задыхаясь от волнения, Антон ждал, как поведет себя огонь дальше. Понемногу султан стал уменьшаться, съеживаться и, наконец, исчез в глубине печи, точно сказочный длинношеий дракон, спрятал свою голову.

Вся ночная смена сбежалась и обступила цементационную печь. Рядом с Антоном стоял печник Загвоздкин, вытирал глину с рук и ошеломленно бормотал:

— Господи боже мой! Что это так сразу сделалося, а? Сижу я себе в печи, копаюсь помаленьку и вдруг — на тебе! — светло стало. Вылажу, а оно уже полыхает...

— Лестница у тебя где? — возбужденно прервал его Неустроев.

— Поглядеть хочешь? Сейчас, милок, сейчас! — заторопился печник и, расталкивая людей, побежал к холодной печи. — Не стойте на дороге, Христа ради! Не до вас, ребятки, расходитесь!

Через минуту он появился со стремянкой и приставил ее к горячему боку печи. Первым полез Антон, за ним Загвоздкин. На лестнице было тесно, они стояли на последней поперечине, тесно прижавшись плечом к плечу. Словно прожектор, их освещал ярко-желтый свет, бивший из провала в печной кровле. Провал был с полметра шириной и пересекал свод почти от одного края к другому. Упавшие в печь кирпичи уже раскалились и лежали на цементационных ящиках и рельсах грудой сверкающих углей.

С участка цианистых ванн — и туда долетел слух об аварии — прибежал секретарь цехового партийного бюро Николай Александрович Шмелев. Он тоже осмотрел провал и, спустившись со стремянки, только головой покрутил:

— Ну и ну! Натворили чудес. Как теперь работать будем?

Были самые напряженные дни борьбы за выполнение предсъездовских обязательств. Выход из строя цементационной печи угрожал сорвать выполнение обязательств не только в цехе, но и по всему заводу.

— Бородач чертов! — зло поджав губы, процедил Антон. — За такую работу башку оторвать — мало будет!

Загвоздкин, действительно, носил рыжеватую реденькую бороденку, которую теперь и теребил с несколько смущенным видом.

— Борода моя ни при чем, и сам я тоже ни при чем! Я в отпуску был, вместо меня ремонт делал Ивушкин из литейного. Он и недоглядел, когда свод перекладывал. Видно, кирпич неподходящий попался, выгорел прежде времени на расклинке, а за ним и весь ряд повалился. Стало быть, принимать получше надо было. А то как же: человек не из нашего цеха, сердце-то не болит...

Шмелев волновался все больше и больше: вот тебе и предсъездовская вахта! Неужели нет выхода?

— Принимать, принимать! — обозленно отозвался Антон. — Как еще принимать? Я что: плясать на твоем своде должен, чтобы узнать, провалится он или нет?

— Коли о производстве заботу имеешь — и спляшешь! Не грех.

Они продолжали пререкаться. Шмелев решил, что пора вмешаться:

— Вы вот что, приятели, — не в ту сторону разговор повели. Кто виноват — потом разберемся, на досуге. Ваше дело теперь об одном думать: как из положения выходить. Худо ведь.

— Надо бы хуже, да некуда, — вздохнул Загвоздкин.

В термическом цехе были две цементационных печи. Пока ремонтировалась одна, другая работала. А теперь получилось, что у одной ремонт не закончен, у второй — провалился свод. На чем работать? Где цементировать шестерни, которые требуются для сборки агрегатов ежедневно и ежечасно? Не будет шестерен — остановится сборка, остановится почти весь завод. Такое уж оно есть, конвейерное производство, — небольшая заминка на каком-нибудь маленьком участке сразу отзывается на всем предприятии. Есть над чем задуматься!

— Н-да! — произнес Шмелев.

Он обхватил рукой подбородок и стал его оглаживать. Так он, не замечая сам, делал всегда, когда приходилось глубоко и серьезно задуматься. Восемнадцать лет назад Шмелев ходил в партизанах, носил бороду, потому что бритье при помощи перочинного ножа было непереносимой пыткой. Там он и привык в трудные минуты оглаживать свое партизанское «имущество». Бороды давно не было, а привычка осталась, вероятно, на всю жизнь...