Где ты, счастье мое? - [148]

— Дел нам предстоит много, Катюша. Пожалуй, до осени нечего и браться.

— А как же сад?

— Ума не приложу. Надо что-нибудь придумать.

Качырий не хотелось говорить о делах. Им редко выпадало счастье вот так, вдвоем, побыть на лоне природы. Пожалуй, это было только дважды: в санатории, на берегу Казанки, да на пути из Пюнчерйымала, когда они любовались восходом солнца.

Качырий доверчиво прильнула к мужу.

— Однажды ты меня спрашивал, счастлива ли я. Тогда я тебе не ответила, теперь скажу: да, счастлива. Знаю, впереди немало трудностей, жизнь — не гладкая дорога. Больше всего я страшусь разлуки…

— Разлук не будет.

— Как знать, не все в мире спокойно. Но я счастлива. Ничего больше не хочу, пусть только со мной останется то, что у меня есть. Ничего мне больше не надо. А тебе. Костя?

— О, мне много еще надо!

— Например?

— Например, у нас нет машинного двора. Хотя бы такого, как в «Чевер нуре». Дальше… Я хотел бы, чтобы на месте этого оврага протекала речка. Еще я бы хотел, чтобы у нас в колхозе был свой стадион…

— Какой ты жадный!

— Почему жадный, все в наших руках.

— Будет, Костя, со временем все будет. Даже то, о чем мы сегодня не помышляем. Ой, смотри, какая туча! И ветер поднялся… Пойдем скорее в сад, там у дедушки Кырли есть шалаш.

Бахманов подал руку жене, озабоченно поглядел на огромную свинцовую тучу, закрывшую полнеба. Налетел порыв ветра, старая ель заскрипела, замахала своими колючими лапами, устремив их в сторону оврага, словно, страшась надвигающейся прозы, хотела перескочить через него и убежать в лес, под защиту своих зеленых собратьев.

— Накинь мою рубашку, простудишься.

— Не надо. Идем скорее.

Они не успели дойти до противоположного края сада, где был шалаш, как ветер сразу и внезапно стих. Свинцовая туча с ходу налетела на солнце, проглотила его. Все вокруг потемнело, замерло в тревожном ожидании. Золотистый зигзаг молнии вспорол темное чрево тучи, и почти сразу же раскатисто грянул гром.

Бахманов подхватил жену на руки и бегом пустился к недалекому уже шалашу, у входа которого на кленовом чурбаке сидел старый Кырля, попыхивая цигаркой.

— Скорее лезь в шалаш.

— А ты?

— Катя акай, иди сюда! — позвала Рая.

Качырий, пригнувшись, шагнула в шалаш. Смыкающиеся прямо над головой наклонные стены его, сложенные из веток ивы и сверху обложенные еловыми лапами, еще источали полуденную жару. Пахло свежим сеном и мятой. Качырий нащупала горячую руку девушки, опустилась на мягкое травяное ложе.

— Пить хочу…

— Тут вода есть. На, только теплая.

Девушка протянула берестяной туесок, потом порывисто обняла старшую подругу.

— Ой, Катя акай, хорошо, что ты пришла. Ужасно боюсь грозы!

— Чего её бояться. После дождя оживет ваш сад. Любишь сад?

— Очень! И дедушку тоже, он такой хороший. Я уже многому научилась у него.

Разговаривая, Качырий прислушивалась к раскатам грома, ждала, когда пойдет дождь, но его все не было. Ей хотелось позвать мужа — вымокнет до нитки, но вчетвером в шалаше не поместиться, а оставить дедушку Кырлю одного неудобно. Вдруг ослепительная вспышка молнии озарила шалаш. Рая вскрикнула, зажмурилась и тотчас раздался такой грохот, словно само небо раскололось напополам.

— Костя! — крикнула Качырий.

В ответ послышался шум дождя, на утоптанном пятачке земли, возле входа, заплясали мутные, пузырчатые потоки…

— Катя акай, куда они ушли?

— Не знаю. Наверное, посмотреть, что делается в саду.

— Я боюсь, вдруг нас ударит громом.

— Рая, у меня будет ребенок…

— Правда?!

— Правда.

— А это очень трудно… рожать?

— Чудачка, конечно, трудно.

— Катя акай, я тебя очень, очень люблю! А я, знаешь… только ты не смейся! Мне Генок письмо прислал. Хочет приехать сюда. Насовсем…

— А ты хочешь, чтоб он приехал?

— Хочу. Только…

— Что только?

— Тут есть Аркаш. Такой смешной…

— Ох, Рая!

— Катя акай, ты не поняла. Аркаша любит Чачук, подружка Ведасий, сестренки его. А он… даже не догадывается. Генок бы сразу догадался.

Качырий прижала девушку к себе. Жизнь идет, одни стареют, другие подрастают, влюбляются. Давно ли Рая была девчушкой. «Катя акай, у меня задача не выходит, больно трудную задали». И вот уже взрослая девушка.

Снаружи послышались голоса.

— В двадцать первом голодном году была такая гроза, — говорил Опанас Кырля. — У нас за овином копешка ржи стояла. Думали, управимся с овсом, обмолотим. Вместе с овином сгорела. Всю зиму лебеду да кору древесную ели, как только выжили.

Дождь перестал. Качырий выглянула из шалаша, увидела встревоженное лицо мужа, спросила:

— Что случилось?

— На крутояре старую ель молнией ударило. Напополам расщепило. — Ту самую? — побледнела Качырий, представив, что было бы, не прибеги они сюда, останься под елью. — Как жаль!

— Чего её жалеть, — возразил Опанас Кырля. — Над обрывом стояла, одна-одинешенька. Один в поле не воин, рано или поздно все равно сковырнется. Так и с нею. Не порази её молнией, сама бы в овраг свалилась. К тому шло. Обходит стороной туча-то. Шуму много, толку мало. Эх, дождя бы благодатного! Уж больно истосковалась по нему земля-матушка.

Неподалеку от шалаша тянулись ровные грядки клубники, чуть дальше кустился кудрявый крыжовник, еще дальше радостно шелестели влажными листочками молодые яблоньки, вишни. Сад заметно посвежел, приободрился. Но дождя явно не хватало. Щедро полив в начале, он быстро иссяк, земля жадно впитала влагу, нигде ни единой лужицы. Качырий, Рая и Бахманов смотрели на небо. На западе оно посветлело, сквозь белесые лохмотья туч пытается проглянуть солнце. А с юга, над ближним лесом, по-прежнему нависает свинцовая мгла, полыхают молнии, слышатся отдаленные раскаты грома, словно какой-то великан ссыпает на свою огромную телегу груды камней.