Позже, провожая домой Женю, он рассказал о колхозе, где собирается работать. Колхоз небогатый. А клуб колхозный — просто изба, да еще запущенная, грязная, с выбитым окном. Один там разбуянился как-то в праздник, его вывели за дверь. Так он взял кирпичину — и в окно. Так и стоит этот «клуб» с разбитым окном. Много придется помучиться, положить сил, чтобы изба стала клубом.
А пока что туда собираются только поплясать, да и то если на улице дождь. Ни газет, ни журналов — все растащено. Газеты идут старикам на курево. Из журналов — есть такие охотники — вырезают картинки, на стены клеят. Зря тратятся колхозные деньги.
— Знаешь, Женя, я даже рад, что все так случилось. Я там гораздо нужнее, гораздо. А разве не интересней работать там, где ты очень нужен, а? Трудно будет, да. Но ребята хорошие есть, помогут.
— И я помогу, — не поднимая глаз, тихо сказала Женя.
— Наконец-то изволила явиться! — Елизавета Дмитриевна поливала в садике душистый табак. — Ведь ты же дежурила ночью, где же пропадала весь день?
— Ты льешь себе на платье из лейки, — сказала Женя и вошла в дом.
Елизавета Дмитриевна смущенно посмотрела на свое намокшее платье и продолжала поливать цветы. Скажите пожалуйста, она даже не отвечает. Ну, нет, она научит эту девчонку разговаривать с матерью!
Полив цветы, она вошла в комнату и заметила, что в доме до странности тихо. Сестра Наталья стояла у окна и молча глядела в темнеющий сад, хотя ясно было, что она глядит и ничего не видит. Елизавета Дмитриевна подозрительно посмотрела на нее.
— В чем дело? Что это все молчат сегодня?
Наталья слабо отмахнулась от нее рукой.
— И не отмахивайся. Что происходит в доме? Одна проходит мимо, другая стоит и молчит. Я хочу знать, что происходит? Где Женя?
— У отца.
— С работы — и сразу к отцу? И там секреты?
Елизавета Дмитриевна толкнулась в кабинет Савелия Петровича. Дверь была заперта. Елизавета Дмитриевна принялась стучать. Стекла в окнах вторили ее стуку дробным звоном.
Савелий Петрович открыл дверь.
— Пре-кра-ти.
Елизавета Дмитриевна сразу утихла:
— Что с тобой, Савелий? Ты заболел? На тебе лица нет!
Она отстранила мужа и вошла в кабинет. Женя сидела у стола — плакала, закрыв лицо руками.
У Елизаветы Дмитриевны подкосились ноги. Она села на первый попавшийся стул, беспомощно переводя жалостный взгляд то на дочь, то на мужа.
— Я уже сказал тебе: меня спросили — я ответил, — продолжал Савелий Петрович начатый разговор, — и опять повторяю — брать на себя чужие ошибки не намерен. И что это вообще за трагедии тут разыгрываются?
— Ты мне только скажи, — вытирая платком заплаканное лицо, сказала Женя, — ты правду им сказал, тем, в газете, или нет?
— Как сказал, так и сказал. Ты что это взялась меня допрашивать?! Если я так сказал, значит, так и было.
Но по тому, как отец горячился и волновался, вместо того чтобы объяснить что-нибудь, Женя поняла, что все-таки это было не так.
— А ведь ты меня учил не лгать, — сказала она.
— Женя! — возмущенно воскликнула мать.
Но Женя не слышала ее.
— Да что это, в конце концов?! — не выдержал и Савелий Петрович. — Я всю жизнь поступал так, как считал нужным. И впредь буду поступать так же. И все. И за-по-мни это!
— Значит, ты все-таки лжец, — сказала Женя, — значит, ты из тех, с кем в разведку не ходят.
У Савелия Петровича глаза стали бешеными. Он хлопнул ладонью по стулу.
— Ты не смеешь! Девчонка! Наслушалась сплетен! Что ты понимаешь в делах? Суешься, где тебя не спрашивают… Ты лучше спроси у Арсеньева, как он твоего отца в области опозорил. Кляузу написал.
— Не кляузу, а правду.
— И ты его оправдываешь? Ну конечно, умнее его никого нет и лучше его никого нет. Еще бы!
Но Женя уже не слушала. Далеким, безучастным взглядом посмотрела она на отца и медленно вышла из кабинета. Мать что-то говорила ей, но Женя, не отвечая, закрыла за собой дверь.
Тетя Наташа обернулась к ней.
— Укладывать?
Женя кивнула головой:
— Только поскорее, тетя Наташечка.
И бросилась наверх по крутой скрипучей лесенке в свою девичью комнату, которую сегодня покидала навсегда.
Уходить из родного дома нелегко, хотя бы и к любимому. Женя растерянно бродила из угла в угол, собирала какие-то мелочи: старые открытки, приобретенные еще в седьмом классе, ниточку бус, чулки, разбросанные по всем местам, — привычка, от которой ее никак не могла отучить тетя Наташа… Собирала все это и засовывала в свой маленький школьный портфель. Школьные записи, которые могли еще пригодиться, любимые книги, учебники — это она сложила аккуратной стопкой, тетя Наташа потом принесет.
Собравшись, она остановилась у своего маленького открытого окна.
«Вот и все, — думалось ей, — кончилось детство. Это уже не мой дом. Не мой сад. Не моя груша… Не моя семья…»
На старой груше, которая всю жизнь заглядывала в ее окно, уже появились блеклые, желтые и лиловые листья. Маленькие жесткие плоды торчали кое-где на черных корявых ветках. Всю жизнь Женя собирала эти маленькие вязкие груши, отыскивая их в траве. А теперь они будут валяться там и гнить. Одна только Женя могла их есть.
«Это уже не мой дом… А где мой дом? У бабушки Софьи?»
Внизу нарастала ссора. Мать кричала на тетю Наташу:
