— Я знала. Я так и знала, что без тебя тут не обошлось. И как еще я живу на свете — не знаю. Все, все хотят загнать меня в гроб, а я живу.
Женя спустилась вниз. Она оделась и взяла чемодан из рук тети Наташи. Мать попыталась отнять чемодан:
— Не дури, Жека, опомнись!
Женя осторожно отвела ее слабые руки.
— Куда ты идешь из своего дома?
— Мой дом не здесь.
— Да где же, где этот твой дом?
— Там, где я буду жить, где буду работать, где будет моя семья. Лишь бы любить и уважать — уважать! — тех, с кем живешь под одной крышей.
Женя обняла ее, поцеловала — может быть, в первый раз в жизни — и сошла с крыльца. Тетя Наташа помахала ей рукой.
— Савелий, — закричала Елизавета Дмитриевна, — ты посмотри! Ты посмотри — она же уходит из дома. Что же ты молчишь там? Выйди, останови ее!
Савелий Петрович не вышел. Он стоял у окна и смотрел, как уходила Женя. Она шла не оглядываясь по красной от заката глинистой дороге, чемодан слегка оттягивал ей руку. Она шла с поднятой головой, и ветерок шевелил темные прядки волос. Светлые листья слетали с деревьев, и, словно бабочки, вились над ней, и падали ей под ноги.
Все дальше и дальше уходила Женя, уходила совсем, и закатные сумерки понемногу заволакивали ее тонкую одинокую фигуру… Вот она уже скрылась за углом дома, скрылась, растаяла, а Савелий Петрович все стоял и все глядел в ту сторону, все еще не мог поверить, что Женя, его дочь, ушла от него, ушла совсем, навсегда, не простившись и не простив.
— Как жестоки дети. Как они безжалостны…
Савелий Петрович отошел от окна. Он вдруг почувствовал себя старым и слабым. И впервые задумался о том, как счастливы люди, которые не боятся смотреть людям в глаза, и прежде всего — прямо смотреть в глаза своим детям. Ведь молодость не знает компромиссов. И разве он сам не был когда-то таким же, как Женя, когда даже самая маленькая ложь заставляла его презирать человека? Когда же и как утратил он ту принципиальность, из-за которой сейчас его дочь, не простясь, уходит от него?
И, может быть, пройдут дни, пройдут годы, все сгладится, со многим люди примирятся, многое забудется. Но этих минут, когда он стоял у окна и смотрел, как его дочь уходила из дома, Савелию Каштанову, пожалуй, не забыть до самой смерти.
Что бы ни случилось, какие бы происшествия ни сотрясали мир и человеческое сердце, — время идет своим чередом, отсчитывая дни и ночи, утренние зори и жаркие полдни, задумчивые часы сумерек и звездные часы полуночи…
У Руфы на птичнике сегодня что-то очень весело. Пришла машина за утками, а молодые утятницы не плачут и не горюют. Наоборот, они с радостью ловят своих белых уточек, самых лучших, самых пышных, самых красивых, и бережно передают в машину. Этих уточек колхозники берут на племя. Эти уточки, выращенные добрыми молодыми руками, выхоженные, взлелеянные, будут заселять колхозные пруды и озера…
— Вот эту — в «Красное Знамя»! — Руфа поймала самую важную утку с широкой спинкой и белоснежным пером. — Для твоего будущего птичника, Женя.
Женя, похудевшая, сразу повзрослевшая за эти дни, усмехнулась и покраснела.
Машина с кричащим белым грузом ушла. Колхозники поехали очень довольные и благодарные — девушки с такой любовью подобрали их будущую утиную ферму.
Утятницы, вытирая пот с лица, раскрасневшиеся, запыхавшиеся, собрались в кучу посреди загона.
— Эх, Женька, неужели ты все-таки уйдешь от нас? — сказала Клава Сухарева.
— Но ведь ты же сама уходишь, — лукаво подмигнув, заметила Аня Горкина.
Клава с недоумением уставилась на нее:
— Куда это я уйду?
— Как — куда? — вмешалась и Руфа. — А к тетке-то, в швейную мастерскую.
— А чего это я поеду к тетке? Еще неизвестно, сколько я там в швейной мастерской заработаю. А тут вот оно: два месяца — и целое стадо сдаю.
— Женечка, — нежно протянула Фаинка, — нам без тебя будет смерть как скучно.
Толстая Катя, которая до сих пор молча стояла и смотрела на Женю широкими глазами, вдруг подошла к ней и уткнулась в ее плечо.
Женя обняла ее. Руфа, закусив губу, отвернулась.
— А чего тебе уходить, в самом-то деле? — сказала Клава. — Подумаешь, с отцом поругалась. А мы не ругаемся, что ли? Значит, теперь как поругаешься с кем, то и на след не находи?
Женя молча покачала головой, в лице появилось что-то холодное, непреклонное, но нижняя губа предательски задрожала.
— Довольно вам приставать, — вступилась Руфа. — Женя вышла замуж. Где муж, там и она. Вот посмотрим, когда вы выйдете замуж, будете от мужа бегать или нет.
— А мы и не выйдем никогда, — закричала Фаинка, — очень надо! Еще мужья какие-то.
— Добра какого — муж! — вздернула пухлые губы Аня Горкина. — Сама выходи.
— Если полюблю кого и если он меня полюбит, то и выйду, — со спокойной улыбкой ответила Руфа и задумчиво добавила: — Только этого, пожалуй, никогда не случится…
— А чего ж? — Клава достала из кармана маленькое зеркальце, погляделась, поправила белесые кудряшки — Если хороший парень… чего ж не выйти? Правда, Женьк?
Женя опустила ресницы.
— Конечно, — ответила она, — только не так… Не потому, что хороший. А потому, что полюбишь.
— А страшно замуж выходить? — Катя глядела на нее, широко открыв глаза. — Страшно все-таки?
