Где-то во времени - [79]

– Мне нравится твоя храбрость. Ты отличный парень. Джек – сильный мужик, а ты едва не уложил его на месте. – Он вновь усмехнулся. – Это выражение удивления на его лице многого стоит. – Протянув руку, он взъерошил мне волосы. – Ты напоминаешь мне моего Пола. У него тоже храбрости было хоть отбавляй. Готов поспорить, что уложил добрую дюжину дикарей, прежде чем сам свалился. Проклятые апачи.

Я пристально посмотрел на Эла, когда тот покончил с веревкой. Сын, убитый индейцами апачи? Эту информацию мне было не переварить – чересчур она была чужда. Все, что я знал, – это то, что остался в живых благодаря ему и что, как бы я ни просил, он меня не освободит. Оставалось надеяться, что я смогу быстро распутать веревки после их ухода.

Завязав последний твердокаменный узел, Джек с кряхтением поднялся и взглянул на меня.

– Что ж, Кольер. Нам пора расставаться.

Он полез за чем-то в задний карман брюк и стал там шарить. Я уставился на него, чувствуя, как сильно бьется у меня сердце. Увидев в его руках этот предмет, я похолодел. Я не вырвусь из своих пут и не вернусь к отправлению поезда.

Он зашел мне за спину.

– Поскольку я не собираюсь сидеть здесь и караулить еще несколько часов, – заявил он, – придется тебя вырубить.

– Не надо, – пробормотал я.

Мне было с собой не совладать. Никогда раньше я не видел дубинку. Отвратительное, устрашающее оружие.

– Ничего не поделаешь, парень, – сказал он. – Только не двигайся сейчас. Если будешь сидеть смирно, я попаду в нужное место. А если станешь сопротивляться, могу случайно раскроить тебе череп.

Я закрыл глаза и стал ждать. «Элиза», – подумал я. На миг мне показалось, что я вижу ее лицо и на меня смотрят эти неотступно преследующие меня глаза. Потом голову опалило вспышкой боли, и я провалился в темноту.

* * *

Придя в себя, я последовательно испытал целую серию мучений: пульсирующую боль в затылке, болезненность мышц живота, онемение рук и ног. Все тело пронизывал неприятный озноб. Наконец я открыл глаза и вперился в темноту, пытаясь вспомнить, где нахожусь. Я чувствовал, что мои руки, ноги и туловище туго стянуты веревками – следовательно, я по-прежнему нахожусь в 1896 году, должен находиться. Но который сейчас час?

Я попытался сесть. Безуспешно – я был настолько крепко связан, что больно оказалось даже глубоко дышать. Напрягая зрение, я продолжал всматриваться вперед. Постепенно темнота отступила, и я заметил слабый свет, проникающий сквозь трещины в стене. Так это точно 1896 год – я связан и брошен в сарае. Я попытался пошевелить ногами, морщась от боли. Они были настолько крепко связаны вместе, что кровообращение почти прекратилось.

– Давай, – сказал я, приказывая себе думать, действовать.

Если я смогу хотя бы подняться, то доковыляю до двери и распахну ее, может быть, найду на пляже кого-нибудь, кто придет мне на помощь. Я изо всех сил пытался приподнять спину от пола, почувствовав, как подо мной холодно. «Костюм, наверное, совсем испачкался», – подумал я. Я прилагал все усилия, чтобы сесть, и эта незначащая мысль меня раздражала.

Не справившись, я с глухим звуком повалился назад, слабо вскрикнув от острой боли в затылке. Разбил ли все-таки мне Эл череп, несмотря на то что я сидел смирно? Похоже на то. Пришлось надолго закрыть глаза, и тогда только боль утихла. Я ощутил смрадную атмосферу сарая – смешанный запах гниющего дерева и сырой грязи. «Запах могилы», – подумал я. По голове снова разлилась боль. «Расслабься». Я закрыл глаза. Интересно, ушел ли уже поезд? Не исключено, что на тот случай, если я вернусь, Элиза могла бы немного задержать отправление. Надо освободиться.

Я открыл глаза и осмотрелся по сторонам, пытаясь сориентироваться. Мне показалось, я увидел очертания двери, и, стараясь не замечать новый приступ боли, начал передвигаться в том направлении. Я представил себе, как извиваюсь и изгибаюсь на полу. Зрелище было нелепым, но не смешным. «Рыба, выброшенная на берег», – подумал я. В те минуты я во всех отношениях был рыбой.

Пришлось остановиться, потому что я с трудом дышал, каждый вдох вызывал боль в груди, и на голову накатывали волны темноты. «Расслабься, расслабься», – думал я. Теперь это была скорее мольба, нежели приказ. Я старался контролировать дыхание, пытался внушить себе, что пьеса длинная, в четырех действиях, что много времени уйдет на то, чтобы разобрать декорации и погрузиться в вагоны, и что даже помимо этого Элиза сможет задержать труппу с отъездом. Это возможно. Надо в это верить. Не было…

Затаив дыхание, лежал я не шевелясь, захваченный на несколько секунд – пять, шесть или больше? – тем же ощущением, которое испытывал, лежа на кровати в номере 527 – как раз перед тем, как перенестись назад во времени, – ощущение приближения к состоянию неопределенности, нахождения вне места, в переходном состоянии. «Господи, нет, – думал я, – пожалуйста, не надо». Я лежал в темноте, съежившись, как ребенок, и молясь, чтобы меня миновал этот неясный ужас, раскачиваясь на грани двух эпох.

Потом это состояние прошло, я снова был в сарае, плотно застряв в 1896 году. Почти невозможно описать это состояние точнее. Оно больше ощущается плотью, нежели рассудком, – интуитивное чувство местонахождения. Я подождал, чтобы убедиться в том, что оно сохраняется, потом снова пополз к двери. Теперь я продолжал двигаться, несмотря на то, что сдавливание грудной клетки сильно затрудняло дыхание, ткани гортани разбухли, и я задыхался.