Где ночует зимний ветер - [7]

«Инвалид!» — подумала я, проникаясь к мужчине невольным состраданием. Вспомнила папу, его ранения. Торопливо посмотрела на соседа. Ему, наверное, лет пятьдесят. Но седые волосы и глубокие морщины на лице делали его старше.

— Занимайте мою полку.

— Спасибо, если так, — мужчина поставил в угол палку. На руке синел наколотый якорь. Попросил с улыбкой проводницу:

— Принесите две постели. Мне… и студентке.

— Мне?.. Не надо… Спасибо, — я почувствовала, что краснею.

— Разговорчики отставить. — Пассажир строго прикрикнул на меня. Лохматые брови приподнялись и стали похожи на вопросительные знаки. — Вместе будем ехать, время коротать!

Напротив меня сидели две женщины, как клинья, вбитые между стоящими на нижней полке чемоданами и сумками. На головах — одинаковые пуховые платки.

Женщины с любопытством поглядывали на меня и молчали. Я, в свою очередь, украдкой рассматривала их.

Молодая красивая блондинка с пухлыми детскими губами первая развязала платок. Ее примеру последовала соседка, пожилая женщина с седыми волосами. Потом, как по команде, женщины вынули круглые гребни и начали расчесывать длинные волосы.

— Далеко едешь? — спросила меня пожилая и замолчала, зажав губами шпильки. Ее маленькие колючие глазки ощупывали мой лыжный костюм. С таким же любопытством проверили мои ботинки, а потом добрались до туго набитого рюкзака.

— До сто десятого километра.

— Значит, едешь до Камня, — сказала молодая женщина. Она успела раньше пожилой справиться со своими волосами.

— До какого Камня? У меня билет до сто десятого километра. — Непонятное название испугало меня.

— Доедешь до места, — успокоила молодая женщина и достала из кармана пальто круглое зеркальце. Посмотрелась в него и открыто улыбнулась мне. На полных щеках обозначились глубокие ямочки. — Ненцы и ханты Полярный Урал Камнем зовут. И мы привыкли: «Камень, Камень». Поживешь — узнаешь. А сто десятый — около Рай-Иза, Будет солнечный день — сама увидишь гору!

— А вы куда едете? — полюбопытствовала я, ожидая, что женщины расскажут мне много интересного.

— До конца.

— Это далеко?

— Дальше Лабытнанги поезд не пойдет, — объяснила блондинка. — А твоя станция раньше.

— Я первый с вами попрощаюсь, — сказал молчавший до этого мужчина. — Мне до Печоры. — Поставил на полку большой чемодан, щелкнул замком и открыл крышку. — Вот подарков накупил. Из Москвы гостинцы везу. Семья у меня большая. — Он открыто улыбнулся и подмигнул мне: — Моя Анастасия Демидовна постаралась. Чуть-чуть мы с ней до штатного расписания летной эскадрильи не дотянули: четыре сына и три дочери!

Пожилая женщина с любопытством посмотрела на чемодан.

— А Лабытнанги город? — спросила я.

— Город, — охотно ответила блондинка. — Мы в Салехард едем. От Лабытнанги нам еще автобусом добираться придется. Сейчас еще ничего, весна только на хвост зиме села, морозы не сдадут. По льду автобусы бегают. А пойдет шуга — беда, самолетами перевозят через Обь.

Мужчина хлопнул крышкой чемодана. Достал из авоськи бумажные свертки. В каждом еда: хлеб, нарезанные ломтики жирной ветчины, ноздреватый сыр с красной коркой, колбаса, жареные пирожки и печенье.

Но ему показалось этого мало, и он поставил на стол еще бутылку вина.

— Ну, соседушки, подсаживайтесь, — любезно предложил он женщинам. — Студентка, а ты не стесняйся. Закусим чем бог послал, а потом будем чаи гонять. — Он захлопал озабоченно руками по карманам. — А нож-то я забыл. Вот Маша-растеряша! Шляпа первый сорт! Студентка, попроси у проводницы штопор. Стаканы я заказал, а вот о ноже и не вспомнил. Бутылку надо открыть.

— У меня есть нож! — Я начала отвязывать от шнурка свой охотничий нож.

— Настоящий «спутник пассажира», — мужчина улыбнулся. — Пора нам познакомиться. Дорога дальняя. Поругаться не успеем, а подружиться должны. Меня зовут Иваном Сидоровичем. Фамилия простая — Иванов. Запомнить легко. По последней переписи населения у нас в стране три миллиона восемьсот пятьдесят четыре тысячи Ивановых. Целая армия!

Женщины назвали себя. Молодая блондинка оказалась Тамарой, пожилую звали Елизаветой Прокофьевной.

— Анфиса, — представилась я. — Схожу за стаканами.

— Правильно, студентка, надо проявлять инициативу, — кивнул головой Иван Сидорович. — Уважь нас. Через пять минут будет станция, доедем и выпьем. — Он показал рукой в темное окно. — Во время войны был здесь наш аэродром. Когда проезжаю мимо, выпиваю за боевых друзей, за погибшие ребят. Нельзя их забывать. Мы отсюда летали бомбить дальние тылы врага. Давно было, а память цепко держит. Первый раз мы полетели расплачиваться с фашистами в августе 1941 года.

За окнами мелькнули электрические огни, вытягиваясь в цепочку.

— Станция. Пора выпить. За летчиков-гвардейцев нашего ордена Ленина бомбардировочного полка, за нашу победу! За всех погибших в боях с фашистами!

Мы чокнулись. Елизавета Прокофьевна одним глотком выпила вино. По ее морщинистым щекам побежали слезы. Но она не вытирала их, словно и не замечала.

— Егор мой был снайпером! — тихо, одними губами сказала она. — Не пришел домой с фронта, не постучался в дверь. Два парня отца так и не видели. Одну Нюру только и потаскал на руках. Малая она была, когда он ушел в армию. Сейчас иногда вечерами все собираемся, письма его читаем. Треугольничками листки свернутые приходили. Цветочки по уголкам рисовал. Не любил он особенно писать. Всю жизнь он охотился и сам попросился в снайперы. Никак не добьюсь, где похоронили. Знаю, под Сталинградом воевал. Один раз даже в газете пропечатали, газетку прислал. Стоит с винтовкой в белом халате. В таком халате он и за лисицами ходил. В солнечный день лисицы всегда мышкуют. Сядет Егор, бывало, за сугробом с винтовкой и попискивает мышонком. Удачлив был. Редко, когда пустой приходил. Один раз черно-бурую лисицу приволок. Сказал «Держи, мать, подарок. Воротник из лесу сам прибежал. Бостон купишь — вот тебе и будет пальто». Черно-бурую лисицу Егора я подарила потом Нюре. Девку обряжать надо, а мне ни к чему форсить, замуж я не собиралась.