Где место России в истории? - [66]

Несмотря на осторожность этого ответственного высказывания, мы отчетливо видим, как прорисовываются под пером Носова, по крайней мере, контуры потенциальной политической коалиции боярства и "лутчих людей" русского крестьянства. Я склонился бы к еще более осторожной формулировке: защищая свои корпоративные интересы, боярство вместе с тем должно было, пусть невольно, защищать и интересы предбуржуазии.

И еще был один естественный союзник у этой коалиции: реформационное течение в русском православии, известное под именем нестяжательства. Нестяжатели были откровенными противниками произвола власти и, стало быть, так же, как бояре и крестьянская предбуржуазия, стояли за ее ограничение. Вопрос о связях нестяжателей с боярством давно решен в русской историографии положительно. Даже советские историки, воспитанные на ненависти к боярству и усматривавшие поэтому в нестяжательстве реакционную силу, никогда этот вердикт не оспаривали.

Стало быть, по одну сторону исторической баррикады вырисовывается у нас вполне представительный РЕФОРМАТОРСКИЙ ТРЕУГОЛЬНИК, заинтересованный в политической модернизации России: нестяжательство - боярство - предбуржуазия. Каждый из этих акторов по-своему видел пределы, за которые не должна простираться царская власть, но все сходились на том, что такие пределы необходимы. Мы еще увидим, что достаточно будет устранить даже одну из сторон этого гипотетического «треугольника» (в нашем случае нестяжательство), - и сопротивление самодержавному перевороту рассыплется.

А теперь заглянем в лагерь контрреформы, кровно заинтересованный в утверждении на Руси самодержавия. Первое, что бросается здесь в глаза, это, конечно, помещики. Мы уже знаем, что они ненавидели Юрьев день. Ограничения власти им не нужны. Напротив, нуждаются они в произвольной власти, способной порушить не только закон, но и вековой обычай. Никто, кроме самодержавного царя, не в силах был сломить мощь боярства и отменить "крестьянскую конституцию" Ивана III. Но сами по себе parvenu-помещики были куда слабее бояр. Им нужен был сильный союзник. И он, на несчастье России, нашелся.

Роль церкви в назревающей схватке была яснее всего. У нее не было врага страшнее Реформации. Просто немыслимо было разрушить «странный либерализм Москвы», по выражению известного историка церкви А.В. Карташева, без власти самодержавной, неограниченной. Только при этом условии могли надеяться церковники натравить помещиков на крестьянские и боярские земли, вместо собственных. Третью, наконец, грань контрреформистского треугольника представляли «стяжатели», иосифляне, сильное идейное течение, посвятившее себя защите монастырских земель.

Эта альтернативная коалиция, заинтересованная в неограниченной царской власти и, следовательно, в самодержавной революции, сложилась задолго до рождения Ивана Грозного. На самом деле добилась она серьезных успехов еще при его отце, великом князе Василии. Просто Василий был личностью слишком ординарной. Он оказался неспособен ни на продолжение реформаторских планов Ивана III, ни на их разрушение. В результате коалиция реформаторов, пришедшая к власти на волне народного возмущения в годы отрочества Ивана IV, снова поставила под сомнение все успехи церковников в предшествующее царствование. Естественно, они должны были удесятерить свои усилия. И на этот раз, как мы увидим, увы, преуспели.

Для меня решающая связь горестной судьбы русского крестьянства с успехом иосифлян, предотвративших при Грозном секуляризацию церковных земель, очевидна. Но чтобы убедить читателя, остановлюсь на этой теме, которую почему-то оставили в последние годы без внимания отечественные историки, подробнее.

ОШИБКА ВАЛЛЕРСТАЙНА

История, в отличие от бокса, редко решает спор противоборствующих идейных тенденций чистой победой, нокаутом. Она склонна к компромиссам. Обычно присуждает она победу, так сказать, по очкам - и то после долгого кружного пути, когда зачинатели борьбы давно уже покинули историческую сцену.

После блестящей эпохи европейского Возрождения, когда могло казаться, что вся ткань общественной жизни стремительно рационализируется и дело идет к отделению церкви от государства, пришло время в высшей степени иррациональных религиозных войн эпохи Контрреформации. И все лишь затем, чтоб много поколений спустя церковь действительно была отделена от государства.

Аналогия подходит и к той вековой борьбе между барщиной и денежной рентой, о которой у нас речь. В первой половине XVI века могло казаться, что рента побеждает, и Европа на пороге перемен эпохальных. Потом, однако, прокатилась по континенту мощная волна реакции и, вопреки ожиданиям, победительницей оказалась барщина (во всяком случае, на востоке Европы). И все лишь затем, чтоб столетия спустя история присудила-таки окончательную победу денежной ренте.

Есть масса объяснений, почему в результате этих капризов истории Восточная Европа оказалась в XVII веке в тисках "второго издания крепостного права". Самое популярное из них предложил известный уже нам современный историк Иммануил Валлерстайн в книге The Modern World System. Согласно ему, рождение капитализма в Западной Европе оказалось фатальным для Восточной. За превращение Запада во "всемирную фабрику" Восток заплатил превращением в "европейскую кладовую". Это "всемирное разделение труда" и привело повсюду в Восточной Европе и ,в частности в России, к закрепощению крестьянства, на столетия изуродововшего попутно судьбу страны.