Где место России в истории? - [40]

Добавим к этому, что Валлерстайн употребляет слово "история" в применении ко времени мир-империй в кавычках, и увидим, что автор практически во всем соглашается с Виттфогелем (и, заметим в скобках, с Марксом). Только Маркс называл это "азиатским способом производства", а Виттфогель заключил, что большая часть прошлого человечества приходится на эру хронически застойной анти-цивилизации. Так или иначе перед нами неожиданно возникает, пусть в маске "мир-империи", один из полюсов всё той же биполярной модели, тот самый, к которому классики западной историографии на наших глазах настойчиво пытались привязать Россию.

Мало того, разве не Европу имеет в виду Валлерстайн, когда говорит о динамичной "мир-экономике", стремительно вдруг прорвавшей около 1500 года многотысячелетний деспотический застой? Конечно, Европу. И хотя упоминает он, что прорыв этот случился "по причинам, которые требуют объяснения" (и которые, добавим в скобках, так никогда и не были, сколько я знаю, толком объяснены) мы очень скоро увидим, что произошел он именно по причине беспрецедентного во всемирной истории европейского феномена. Я имею в виду, как увидит читатель, утверждение абсолютизма.

Дважды (при Карле Великом в 800 году и при Карле V Габсбурге в 1525-м) пыталась Европа возродить идею «Единой христианской империи», провозгласив своих кандидатов Dominus Mundi, и дважды рассыпалась эта империя в прах под ударами коалиций независимых государств. Результатом было первое торжество «мир-экономики». Так на самом деле кончилась историческая пустота «мир-империй». И началась, как мы уже говорили, история.

Но если так, то с чем же, собственно, оставляет нас ультрасовременный "миросистемный анализ"? Да, термины иные, тем более, что европейский абсолютизм здесь тоже выступает в маске "мир-экономики". Но ведь сути-то дела весь этот терминологический маскарад не меняет нисколько. Все та же перед нами старая-престарая традиционная биполярная модель. И место самодержавия между её непримиримыми полюсами так же темно, как и раньше.

ДВА СЛОВА О МЕТОДОЛОГИИ

Несообразность ситуации усугубляется еще и тем, что ни одна из методологий, с которыми мы до сих пор сталкивались, не сумела вывести нас из этого порочного круга. Ни работы экспертов, прилежно копающих грядки одного какого-нибудь десятилетия (или столетия). Ни полеты мысли глобалистов, с которыми познакомились мы в предыдущей главе и в работе «мегаисторической» школы. И те и другие, независимо от масштабов исследования, остались, как мы видели, пленниками одной и той же модели политической вселенной, неизвестно кем внушенную экспертам.

Такие вещи бывают. Джон Мейнард Кейнс поделился однажды аналогичным наблюдением (конечно, из своей области). «Идеи экономистов и политических философов, − писал он, − правильны они или нет, более могущественны, чем принято думать. Они, по сути, и правят миром. [Даже] вполне практичные люди, уверенные, что свободны от каких-либо интеллектуальных влияний, могут иногда оказаться рабами какого-нибудь забытого экономиста ». Так или иначе, похоже, язык, на котором мы спорим, привел нас к чему-то очень напоминающему диалог глухих.

Я не знаю, существует ли общепринятая методологическая середина между двумя этими крайностями. Ну допустим, жанр философии национальной истории, который позволил бы избежать как близорукого копания на изолированных "грядках", так и абстрактного космического размаха мыслителей-глобалистов. То есть в принципе жанр такой без сомнения существует, по крайней мере, в немецкой и в русской историографии. Но и в Германии и в России он традиционно был исключительным доменом националистов. Изобрели его немецкие романтики эпохи наполеоновских войн, так называемые тевтонофилы. Они назвали его Sonderweg, "особый путь", предназначенный отделить Германию с ее высокой Kultur от бездуховной европейской Zivilization. В 1830-е подхватили эстафету славянофилы, естественно, приписавшие Kultur России, оставив мещанскую Zivilization Европе, объединив её под именем "романо-германской цивилизации».

Георгий Федотов объяснил, как миф Sonderweg завоевывал в XIX веке русскую культурную элиту. "Почти все крупные исследования национальных и имперских проблем, - писал он, - оказались предоставленными историкам националистического направления. Те, конечно, строили тенденциозную схему русской истории, смягчавшую все темные стороны исторической государственности. Эта схема вошла в официальные учебники, презираемые, но поневоле затверженные и не встречавшие корректива... Так укрепилось в умах не только либеральной, но отчасти и революционной интеллигенции наивное представление, что русское государство, в отличие от государств Запада, строилось не насилием, не завоеванием, а колонизацией".

Уже в наши дни нечто подобное повторяется с неоевразийством. Опять, похоже, именно ему «оказались предоставленными все крупные исследования национальных и имперских проблем». И опять строит оно «тенденциозную схему русской истории». Но этот раз − националистический миф об «историческом одиночестве» России «на вечном распутье» между Европой и Азией. Неоевразийцы тоже в принципе не возражают против традиционной биполярной модели. «На Востоке, -- говорит, например, В.В. Ильин, − возникла властная корпорация, на Западе – правовое собственничество. На Востоке утвердился подданный, на Западе гражданин... Отсюда следует: Запад и Восток – понятия не географические, − символизируя разные пути движения человечества по истории, разные миры, порядки, универсумы, в самом строгом смысле они могут быть уточнены как атрибуции социософские, цивилизационные».