Где место России в истории? - [38]

                                                                     *************

Вот как далеко завело нас обсуждение абсурдных теорий западных «деспотистов». Нет, они вовсе не безобидны, эти идеи. Иные из них (Антонио Грамши назвал их «идеями-гегемонами») чреваты национальными катастрофами. Печально, но факт: сегодняшний западный теоретический консенсус эпигонов дискуссии 1960-х совершенно очевидно подталкивает Россию именно на такой путь. Однако критика этих дискуссий – и их последствий – не выход из положения. Выход в том, чтобы противопоставить идеям западного консенсуса другие, более близкие к реальности русской истории идеи о природе и происхождении русской государственности. Это невероятно трудное предприятие. Но что делать, если другого выхода нет?

Глава пятая. Язык, на котором мы спорим

Сошлюсь для начала на удивительное наблюдение известного американского историка Сирила Блейка: «Ни одно общество в современном мире не было объектом столь конфликтующих между собою постулатов и интерпретаций, как Россия»? Спросим себя: почему? Почему, я имею в виду, столько уже десятилетий не могут историки как российские, так и западные договориться друг с другом, о том, что такое русская государственность.

Я не первый, кто заметил причину этого затянувшегося разногласия. Вот что писал об этом еще в 1930-е Георгий Петрович Федотов: «Наша история снова лежит перед нами как целина, ждущая плуга... Национальный канон, установленный в XIX веке, явно себя исчерпал. Его эвристическая и конструктивная ценность ничтожны. Он давно уже звучит фальшью, а другой схемы не создано. Нет архитектора, нет плана, нет идеи». Это он про пушкинский канон о России как о «запоздалой Европе». Но Федотова не услышали. И поскольку западная историография России создана была в 1920-30 годы русскими историками-эмигрантами, трогательно преданными именно этому «старому канону», спор о природе русской государственности и зашел в тупик, о котором говорил Сирил Блейк.

Федотов, однако, был оптимистом. «Вполне мыслима, -- продолжал он, -- новая национальная схема (новая, то есть, парадигма национальной истории, как сказали бы сегодня)». Только нужно для этого «заново изучать историю России, любовно вглядываться в ее черты, вырывать в ее земле закопанные клады». И, словно услышав его сквозь десятилетия, буквально это и сделали советские историки- шестидесятники школы А.А. Зимина, раскопав в заброшенных провинциальных архивах практически неизвестную в XIX веке Россию. Самым удивительным их открытием было не только громадное распространение независимой крестьянской собственности, предбуржуазии, как они ее назвали, в конце XV- первой половине ХV века (в моих терминах, в эпоху ЕС), но и совершенно европейский характер реформ 1550-х и вообще государственности, той самой, которую С.О. Шмидт обозначил, как «абсолютизм европейского типа».

Пусть приходилось шестидесятники говорить на эзоповском языке, пусть были они еще непоследовательны и не сумели выйти на уровень философского обобщения своих собственных ошеломляющих открытий, не сокрушили старую парадигму. Но брешь в ней пробили они, как мы говорили, зияющую, достаточную, казалось бы, чтобы подойти к новому представлению русской истории с открытыми глазами.

Увы, не услышали их ни на Западе, ни в постсоветской России. На Западе уже воцарился консенсус, а российская историография оказалась пронизана непроницаемым скептицизмом. Так и не пробилась сквозь эти преграды новая парадигма русской истории

В ней между тем и заключался ответ на вопрос, заданный в начале этой главы. Ответ был такой. Потому и не затихает спор о природе русской государственности, что, в отличие от всех других политических систем, она СЛОЖНОСОЧИНЕННАЯ. Если верить опыту шестидесятников, как сформулировал его Шмидт, возникла она в обыкновенной североевропейской стране, но в результате гигантского, поистине тектонического сдвига 1560-х неправдоподобно превратилась в политического монстра − европейского и азиатского одновременно. В «испорченную Европу», как назвал я ее во вступительном Письме читателям.

Так видели ее шестидесятники и так вслед за ними вижу это я. Именно эта ее сложносочинненость ускользает от «экспертизы без мудрости», по выражению американского историка Эрвина Чаргоффа. Ее и предстоит мне доказывать.

Поскольку, однако, ничего подобного столь невероятной метаморфозе в истории Европы вплоть до ХХ века не было (лишь грандиозные и тоже казавшиеся неправдоподобными революции – 1917 в России и 1933 в Германии -- обнаружили, что такое в принципе возможно), доказать аналогичную метаморфозу в России 1560-х, как я уже не раз мог убедиться, мало сказать сложно. По сути, так же сложно, как было в свое время доказать, что земля вращается вокруг солнца. Потому и решил на этот раз разделить работу на две части. Сначала, в этой и двух последующих главах, попытаюсь я теоретически показать, УНИКАЛЬНУЮ европейско-ордынскую двойственность самодержавного монстра (ответив таким образом на загадку Дональда Тредголда). Очередь доказательства европейского происхождения русской государственности дойдет лишь в финальных главах книги. А сейчас о невозможности диалога историков, не дающей им возможности добраться до СЛОЖНОСОЧИНЕННОСТИ самодержавия.