Где кончается мир - [13]

Кеннету втайне хотелось сбивать ангелов в полёте, ломать им крылья, скручивать их трубы, наказывая за то, что заставили его ждать. Когда дела у Кеннета шли скверно – он был разочарован, напуган или ему мешали – его переполнял неконтролируемый гнев. Если бы он, как глупыш, мог отрыгнуть его – может, это уменьшило бы его ярость. На деле задире приходилось довольствоваться тем, чтобы колошматить тупиков и детей.

Обычно никто ничего не рассказывал мистеру Фарриссу или мистеру Дону: не пристало мальчишкам ябедничать взрослым. Но Лаклан, должно быть, ненавидел Кеннета сильнее, чем остальные. Когда команда побрела по Стаку домой, подгоняемая задиристым ветром и нагруженная огромной округлившейся сетью, полной мёртвых тупиков, Лаклан ловко поравнялся с массивным грузным Кеннетом. Он указал на синяк от Кеннетова ремня на шее и состроил печальную гримасу.

– Как жалко. Теперь не попасть тебе в Рай, а, Кеннет? Таких, как ты, туда не пускают.

Все, кто услышал это, испугались за Лаклана, но Кеннет внезапно остановился, преграждая путь взбирающимся за ним следом, так что Доналу Дону пришлось велеть ему пошевеливаться. Лаклан был настолько меньше и младше него, что Кеннет, казалось, не мог понять, говорил ли мальчик серьёзно. А может, насмешка Лаклана уколола аккурат в какую-то болезненную часть Кеннетовой души.

* * *

Искать одиночества на Стаке не очень-то умно. Мальчишка, скрывшийся с глаз, может превратиться в пропавшего мальчишку, упавшего в море или застрявшего в расщелине с переломанными костями мальчишку или мальчишку, попавшего в ловушку скалы – ни подняться, ни спуститься без помощи. Младшие пареньки были не против сидеть в Хижине все вместе, как тупики на утёсе. Но у старших в головах бродили сложные мысли; мысли, которые нужно было как следует обдумать. Сам мистер Фаррисс скрывался куда-то на несколько часов в конце каждого дня, и Куилла постоянно отправляли сказать ему, что ужин будет «сейчас-или-никогда». Куилл находил его сидящим на какой-нибудь каменной площадке и глядящим на море в сторону Хирты. Чаще всего, услышав про еду, он просто пожимал плечами – ему было всё равно, ел он или нет. Фарриссу просто хотелось побыть в одиночестве.

Куилл понимал его чувства. Ему тоже этого хотелось: побыть в одиночестве и подумать о Мурдине Галлоуэй. Если Мурдо сказал правду, значит, Куилл неким образом взял её с собой на Стак. Всё, чем он владел, было вон там, дома, на Хирте – никогда уже не дотянуться. Но в голове у него всё же осталась Мурдина. И никто не мог её отнять.

Так что, когда Куилла в очередной раз послали за мистером Фарриссом, он не пошёл за ним, вместо этого отыскав себе ровное местечко, где можно было посидеть и дать отдых вечно ноющим коленям и бокам. Пара мгновений наедине с собой никому не повредит; полчаса наблюдений, как ужинают качурки. Птицы оставляли на волнах паутинистые отпечатки, ловя клювами из воздуха невидимую еду.

Потом он снова заметил бескрылую гагарку – ту же самую, что взбаламутила колонию олуш в первый день. Она стояла на месте, где они причалили, и прибой окутывал её лапы невесомой пеной.

– Он в любое время мог бы уплыть. Почему он остаётся? – спросил голос за его спиной.

Каким-то образом Куилл прошёл прямо мимо мистера Фаррисса и не заметил его. Он испытал скорее страх, чем облегчение, обнаружив, что мужчина лежит на боку, свернувшись в клубок, в какой-то каменистой трещине. Кожа на его лице туго обтягивала череп. Он выдёргивал волоски с тыльной стороны пальцев, а руки у него тряслись. Даже не попытавшись подняться, он продолжил разглядывать стоящую на берегу гагарку.

– Почему он остаётся стоять? В воде он был бы свободен от этого огромного тела.

– Это неплохое место, мистер. Для птицы. Мне так думается. Её родня тут живёт. Она считает это место домом. Мне так думается.

Но мистер Фаррисс не мог вообразить, как кого-то могла устраивать жизнь на Стаке, даже гагарку.

– Нет, я наблюдал за ним. Он хочет броситься в море от отчаяния. Как Фернок Мор. Только смелости ему не хватает.

Куиллиам хорошо знал эту историю, но из вежливости подождал, пока учитель перескажет её.

– Мор был овцекрадом, знаешь? Его поймали и приговорили к изгнанию в худшее место, какое только есть в мире. Сюда. Его посадили в лодку и привезли сюда, и всю дорогу он клял везущих его людей и их матерей на чём свет стоит. Обещал исправиться. Клялся, что невиновен. Умолял сжалиться – отправить его в тюрьму на большой земле – на Боререй – куда угодно, только не на Воина! До того ужасной казалась ему такая участь, что из лодки его пришлось вытаскивать втроём. А когда его вытащили и лодка отправилась назад, Фернок Мор бросился в море и поплыл за ней следом. И плыл пока не утоп.

Куилл находил совершенно неправдоподобным, что стоящая на берегу, уставившись на свои большие лапы, огромная птица задумывала покончить с жизнью, утопившись: бескрылые гагарки плавают, как рыбы.

– Может, она свою пару потеряла, мистер, – сказал Куилл. – Может, она ждёт…

– Ага. Как мы, – перебил Фаррисс. – Ждёт. Того, что не случится.

Куилл подумал, что пора убираться, чтобы дать мужчине поплакать в одиночестве. Но гагарка вдруг начала охорашиваться, расправляя короткие крылышки и встряхиваясь, так что все пёрышки встопорщились. Она подняла голову и посмотрела прямо на него – разбойничья маска и клюв-дубинка. «Останься», – словно говорила она ему.